Но вот что истинная правда: возводил Козьмодемьянскую церковь не кто иной, как знаменитый псковский зодчий Посник Яковлев. Да, да – тот самый, кто обессмертил своё имя постройкой непревзойдённого храма Василия Блаженного в стольном русском граде Москве и Благовещенского собора в большом и шумном татарском ауле, известном теперь как Казань.
Если бы Ивана Грозного клонировали с последующим применением синкорда или чудесным образом воскресили с помощью какой-нибудь другой технологии, русский царь немало бы удивился, узнав, что строптивая Казань годами не отчисляла деньги в федеральную казну. Вероятно, он посчитал бы это собственной недоработкой. А ныне мы пожинаем горькие плоды досадной недоработки Ивана Грозного. Всё-таки Грозный и его министр государственной безопасности Малюта Скуратов не были такими уж страшными, как их малюют, иначе нарушителям финансовой дисциплины пришлось бы очень туго – если бы их вообще оставили на развод.
Интересно, что в те далёкие и очень непростые времена, когда незваный гость был хуже татарина, а не лучше его, как нынче, в начале XXI-го века, население всея Руси составляло немногим более четырёх миллионов человек. Это на двадцать процентов меньше, чем в современном Питере. С учетом отсутствия в эпоху Ивана Грозного предприятий типа ЗИБа и Макуры, препятствующих размножению рыбы и раков в реке Оке, и наличия колоссальных даров моря, поля, леса и жизненного пространства на душу тогдашнего населения, приходится признать, что жизнь была не так уж плоха. И второй, неожиданный, но строго логичный вывод: в те суровые поры на святой Руси все друг друга знали – как сейчас в пятимиллионном Питере или в стопятидесятитысячном Муроме.
Чем всё-таки хорош захудалый, подзастывший во времени Муром, так это прекрасной древнерусской стариной. А старина хороша тем, что заставляет задумываться о вечном. Приостановишься на минутку, прикоснёшься ладонью к намертво схваченной яичными желтками кирпичной кладке или просто попристальнее вглядишься в противостоящий времени камень – и замутнённую душу наполнит волнующее, странное, высокое чувство. Будто и впрямь устанавливаешь связь с прошлым. Звучит банально, но банально – не значит неверно. Подумать только: там, где сейчас ступают обутые в адидасовские кроссовки мускулистые хожни Геныча, стоял, жил и дышал сам Иван Васильевич Грозный! Вот вам и машина времени – избитый, но не преходящий, вечный сюжет для фантастического рассказа. Das ist fantastisch!
Да уж, фантастика…
Геныч оторвался от созерцания древности и продолжил путь, на ходу раздумывая о своём житье-бытье – в том числе и литературном. Литературном – пожалуй, слишком громко сказано, но из песни слова не выкинешь. С начала 90-х годов ХХ-го века Геныч «лудил» фантастику, отдавая предпочтение крупным формам.
Где начало литературы, которым оканчивается графомания? Генычу удалось издать три книги в московских издательствах. Но если он и стал писателем, то всего лишь любителем, аматёром – не профессионалом. Кто-то из великих сказал, что самый лучший профессионал – это фанатичный дилетант. Так ли это?
С тех пор печатать его и даже разговаривать с ним никто не хотел. Но сила инерции оказалась велика: он продолжал писать – в стол. Кто пишет, тот знает, как трудно вынести тяжесть, с которой на гуттаперчевую писательскую душу давят неопубликованные книги.
В противоречивой натуре Геныча хватало жизненного пространства и уютному дивану «а ля Обломов», и оборудованному по последнему слову техники компьютеризированному рабочему месту холодного и беспощадного к себе и к другим аналитика, и станку для жима лежа, перекладине и одиннадцатикилограммовому свинцовому поясу спортсмена и физкультурника, истязающего не душу, но тело. При всей непрактичности и наличии в повадках характерных навыков богемы Геныч обладал трезвым и здравым умом. Он понимал, что успех и признание не являются творческим людям в образе сказочной щуки. Он чётко осознавал, что проигрывает марафонский забег по маршруту «родильный дом – кладбище» не по дефициту везения, а из-за недостатка воли, способностей и трудолюбия. И ещё из-за говнистого, независимого, неуживчивого характера.