Он теперь уже рассмеялся в голос и тут же исчез за дверью купе.
– Он в самом деле цыган, – убедительно закивал Турчинин, – Верхом ездит без седла, да еще босиком. На коня запрыгивает, точно кот на плетень. Раз и тама! Батя его за то, между прочим, и отобрал к себе. Он у нас добрых наездников любит шибко страстно! Да ты не тушуйся, Паша! Пантелеймонов это так сказал…под настроение только. Чтоб показать себя. Начальник все-таки! А мы с тобой люди маленькие. Нам тише жить надо. Не балов’ать!
Ехали от Минска до Жлобинского узла, потом с курьерской скорости пролетели Мозырь, Коростень, Житомир, постояли немного на Бердичевском и Казатинском узлах, затем ночевали в Виннице, на запасных путях, в тупике, а к обеду следующего дня доползли до Жмеринки. Но самая долгая остановка эшелона оказалась в Проскурове. Совсем рядом, в семидесяти километрах к западу уже была граница. А за ней польские Тернополь и Львов.
В Проскурове состоялось совещание с командованием 2-го кавалерийского корпуса и комбригом 24-й танковой бригады. Надымили, начадили, даже наорались друг на друга. Павел, стоя в дальнем конце коридора на часах, уловил в грозных воплях своего маршала нечто иное, нежели то, что он обыкновенно слышал в штабе Московского округа. Там он просто лютовал, бесчинствовал, бил и трепал своих командиров, скорее, от скуки и из казацкого форса, как говорил, посмеиваясь Турчинин. Тут же Семен Михайлович будто наслаждался общим ором, с удовольствием обменивался им с кавалеристами и даже позволил скромные возражения танковому комбригу. Технику маршал не любил, считая ее баловством и безделицей. То ли дело конь! Тут тебе и стать, и мощь, и природная сила! А скорость какова! Мигом сминаешь противника и летишь стрелой по его растерянным тылам. Ни тебе керосиновой вони, ни пустой пальбы, а то лупят в белый свет, как в копеечку! Дух войны! Казацкий дух! Шашка знает, какую голову рубить, а все потому, что рука знает, а рука знает, потому что казак знает, а казак знает, потому что его командир знает. Вот какая геройская получается цепочка, в начале которой голова командира, а в конце голова врага.
Мат стоял такой густоты, что можно было шашку на него повесить.
– Батя в своей тарелке. Молодость вспомнил. Готовится к большому марш-броску. Сейчас шашку вынет! – посмеивался Рукавишников.
– Готовь задницу, кавалерист, – хмуро пошучивал Саша Пантелеймонов, – До Львова на ней поскачешь.
– А точнее, до синевы! – зубоскалил Рукавишников.
Однако к вечеру вагоны дрогнули и паровоз дал истеричный, мощный свисток. Эшелон потянул к границе. Оказалось, что она давно уже пройдена и теперь штаб 24-й танковой бригады стоит в ближайшем пригороде Львова в Винниках. Оттуда и прибыл в Проскуров комбриг. До Винников должны были вот-вот добраться авторитетные представители наркома Ворошилова и туда же следует подтянуться также и самому Буденному.
Маршал распорядился остановить эшелон в Борщовичах и выставить боевое охранение. Он вышел из своего вагона в скрипучей темно-коричневой кожаной куртке, в красных драгунских кавалерийских бриджах с серебряными лампасами, весь перетянутый ремнями, портупеями, с шашкой на боку. Эфес ее был щедро украшен серебреными вензелями. В руках Буденный свирепо вертел короткой черной нагайкой.
– А ну, по коням! – гаркнул он.
Коней немедленно выгнали из вагонных стойл, подвели под седла.
Началась деловитая суета, больше все же похожая на легкую панику. Было ощущение, что мужчины готовятся к какой-то очень веселой игре – не то к разудалой охоте, не то к скачкам. Предупрежденный заранее о таком повороте дела и о том, что весь штаб и охрана должны сопровождать маршала, Павел навесил на бок револьвер, бросил в своем купе винтовку, но взял взамен ей короткий карабин. Его заранее откуда-то принес Рукавишников и сунул Павлу прямо в руки. Вот теперь он был более или менее похож на кавалериста, хоть шашки ему и не хватало. Но он был рад этому, потому что не знал, что с ней делать и как ее удержать во время скачки. Побоялся он приспособить к сапогам и шпоры. А вдруг со страху, случайно задаст этих самый шенкелей, пришпорит то есть, и лошадь понесет! Пропал тогда! Лучше разбиться, рассыпаться в пыль, чем потом маршалу на глаза попасть. Так что, он эти шпоры, которые ему дал Турчинин, бросил под свою полку и еще навалил на них вещевой мешок, чтобы не звенели лишний раз.
Кобыла нервно переступала под Павлом, беспокойно косясь на него, будто предчувствовала что-то недоброе. Оседлали коней и Турчинин, и Рукавишников, и Пантелеймонов. Сзади горячились кони личной «малой кавалерии» Буденного, как называли небольшой кавалерийский отряд выходцев из казачьего рода, который Буденный часто брал с собой на далекие подмосковные выезды и даже в некоторые командировки. Они и ехали рядом с деревянными вагонами, в которых везли лошадей.