– Хорошо еще, что эти дни не холодно, а то у меня пальто легкое, на провинциальный климат.
– А откуда вы приехали?
– Лучше спросите, откуда я не приехала. Где только я ни была! сколько денег истратила! Когда я из Белой Церкви выехала, у меня целых двести рублей было. Сначала как безумная тратила. Подумать: в полгода шестьдесят пять рублей прожила, но теперь наконец нашла.
– Что же вы нашли?
– Мужа нашла.
– Какого мужа?
– Своего мужа.
– Куда же он девался?
– Вот в том-то и вопрос, куда он девался.
– Он пропал или уехал от вас?
– Уехал или пропал, как хотите, говорите. Уехал скорее, потому что куда же пропасть такому большому мужчине? он не наперсток.
– И полгода вы не имели от него сведений?
– Полгода! я дышу, если полгода! Десять лет с полгодом, как нет его.
– Вы говорите, что ваш муж пропал вот уже десять лет? Отчего же вы его раньше не отыскивали?
– Все ждала, что сам вернется; каждый обед лишний прибор ставила, постель на две подушки раскладывала, а потом не выдержала.
– Может быть, ваш муж уже умер или разлюбил вас.
– Как умер, как разлюбил? такой большой, толстый мужчина. Я знаю, что он сделал! – Что же он сделал?
– На другой женился. Разве я умерла, разве это – не нога, это вам не живот? Зачем же на другой жениться?
– И вы такого человека отыскиваете?
– Такого человека! Такого человека поискать – не отыщешь. Белый, как вата, полный, а вы говорите: такого человека!
– Но ведь у вас развод, кажется, дается очень легко; его даже судить не будут.
– Что такое значит «у нас»? что вы хотите – «у нас»?
– Я думала, что вы – еврейка.
– Я – еврейка, только еще отец мой был крещеный, и зовут меня Пелагея Николаевна. И он крестился, как на мне женился. Не крестился бы, наверное, не пропал бы.
– А как зовут вашего мужа?
– Этого я вам не скажу покуда. Когда все дело сделаю, тогда все и узнают.
– Но как же вы нигде не живете? может быть, вы ничего и не едите?
– Нет, я сегодня утром ела в чайной на Пушкинской. Там очень чисто, граммофон даже «хавэ» играет.
– И вы все любите вашего мужа?
– Не дышу, если не люблю! Зачем же я постель на две подушки раскладывала, зачем я в полгода шестьдесят пять рублей прожила, зачем я на Пушкинской кошачью колбасу ем да «хавэ» слушаю? значит – люблю. И какой мужчина, если бы вы видели! Дышать бы перестали!
Валентина вдруг тихо сказала:
– Я вас понимаю, я сама так же люблю.
– А где же вы моего видели?
– Да я не вашего, я своего люблю.
– Толстый, борода большая?
– У него совсем бороды нет, и не очень толстый.
– Это плохо. Но вы еще девушка молодая, вы этого не понимаете.
– Знаете что, Пелагея Николаевна? Так как вам некуда деваться, идемте со мною. У нас места хватит, и вы нас не объедите.
– Вы говорите, у вас гарнированный дом? сколько он в месяц приносит?
– У нас никакого дома нет. Я просто к себе вас зову.
– Сколько вы с меня возьмете?
– Да ничего с вас не возьму!
– Нет, этого не говорите. Теперь ночь, вы говорите: ничего, а утром папа, мама встанут, скажут: «пять рублей в день», потом скажут: «диван сломала».
– У меня папы никакого нет, а мать ничего не скажет. Вы мне просто очень понравились, и я вас приглашаю гостить.
– Что там, понравилась! я – бедная женщина: сердце есть – люблю, две ноги есть – хожу, что тут, понравилась?! А если это серьезное предложение, то я вам буду платить полтинник в неделю.
– Если это вас успокоит, платите.
Во всю дорогу они почему-то не говорили, так что Валентина могла свободно проводить какую-то параллель между своим чувством к Миусову и смешною привязанностью Пелагеи к толстому белому мужчине, который десять лет как пропал.
Анна Ивановна, которой Валентина вкратце рассказала историю приблудной еврейки, поинтересовалась только, есть ли у новой квартирантки паспорт, который последняя и не замедлила вытащить из кармана второй нижней юбки.
Разоблачившись, она оказалась отнюдь не существом, у которого только одно сердце, чтобы любить, и две ноги, чтобы искать бежавшего мужа. Она оказалась полненькой, приятной дамой, похожей не на бесплодную Иезавель, а скорей из породы добродетельных Реввек, к которым так идет носить парик и быть окруженной кучей курчавых ребятишек, которых они народили во славу божию.
Очевидно, она устала, потому что, сняв платье и две нижних юбки, она тотчас улеглась на диване, сломать который не предвиделось опасности, и прошептала, перед тем как заснуть:
– Вы – добрая девушка. Вас Бог наградит, а полтинник, мадам, я вам внесу завтра вперед за неделю.