– Люба, зачем ты меня об этом спрашиваешь?
– Чтоб посмеяться. Это не каждый день встречается. Только не понимаю, отчего ты молчишь. Или боишься выдать своего друга? Ты его выдал уже молчанием. Со мною нужно быть откровенным. Ну, признавайся! он отлично догадался и просил тебя даже еще раз сходить туда. Не прямо просил, конечно, а так, делал разные роковые намеки, и ты бегал, доктор давал, а Родион брал. Ну, что ж ты молчишь? Отчего ты не смеешься? Ведь это же колоссально весело!
– Этого не было! – сказал Павел.
– Чего не было?
– Я туда больше не ходил.
– Удивляюсь твоему непослушанию. Как же так? Даме нужно новое белье, а Павел Павлов какое-то благородство соблюдает! Кому это нужно? Ведь тебя не убудет, а Родион Павлович изволит расстраиваться.
– Зачем ты меня мучаешь?
– Я тебя не мучаю, я только правду говорю. Я тебе верю, что ты не ходил, но все остальное было так, как я рассказала. Я ведь завела этот разговор неспроста. Я тебе хотела предложить: у меня часто остаются деньги от хозяйства, так, когда тебе понадобится, я тебе их дам, но с условием, чтобы ты говорил, что эти деньги от Верейского.
– Для чего тебе это нужно?
– Я хочу, чтобы Родион Павлович еще больше тебя любил, а чтобы тебе легче доставалась эта любовь.
Она вдруг бросила спокойный тон и продолжала необыкновенно пламенно:
– Я хочу, чтобы ты видел своими глазами, какая пустая дрянь твой идол, и чтобы тогда любил его, если можешь.
– Я его спасу!
– Вот и спасай! Я тебе предлагаю для этого деньги, хотя и стоило бы ему пустить себе пулю в дурацкий лоб.
– Я его иначе спасу, Люба.
В ответ Люба громко рассмеялась и смеялась долго, взмахивая маленькими ручками. Когда ее смех умолк, оказалось, что в передней давно уже звонит звонок, как бы отвечая ее смеху.
– Отвори, Павел, – дома никого нет. Николай ветром вошел в переднюю.
– Я тебя искал везде, Павел. Необходимо очень быстро действовать, т. е. не столько действовать, сколько быть настороже.
– Кто там пришел? что вы там шепчетесь? идите сюда! – закричала Люба с своего креслица.
– Это ко мне, Люба, – Николай Зайцев.
– Он может прийти сюда! ведь у тебя нет от меня секретов!
– Ты можешь говорить! – отнесся Павел на вопросительный взгляд Зайцева.
– Вот в чем дело. Я тебе давно говорил о Тидемане. Он запутал твоего родственника, Миусова Родиона. Он предложил ему от общества, членом которого он состоит, чтобы тот за большую сумму украл из министерства, где он служит, важную для них бумагу. Так как я знаю, что ты его очень любишь, я тебя предупреждаю, чтобы ты следил, как бы он этого не сделал, потому что Тидеман – изменник и провокатор, он не сегодня завтра всех выдаст, и тогда Миусову несдобровать; а покуда у Тидемана нет расписок, и от всего можно отпереться. Я их предупреждал, но в Тидемана все верят, и меня просто выгнали.
– Боже мой! Боже мой! – проговорил Павел, не замечая, как Люба, впившись руками в плед и вытянув шею, раскрыла глаза и рот, с каким-то восторгом впивала каждое слово Зайцева. Наконец она сказала совсем чистым голоском:
– А что же, Родион Павлович Миусов согласился на эту сделку?
– Значит, согласился, – ответил просто Николай, не оборачиваясь к девушке.
Будто какая-то рессора лопнула в Любе. Откинувшись на спинку кресла, подняв к потолку лицо и руки, она снова залилась смехом. Смех пучками вылетал из ее горла, потрясая и грудь, и плечи, и старое кресло. Павел быстро схватил ее за руки, почти прошептал:
– Люба, перестань, перестань сейчас же, а то я не знаю… я тебя на месте задушу!
Девушка удивленно перестала смеяться и не то серьезно, не то на7смешливо сказала:
– Теперь я вижу, Павел, что ты и вправду в святые готовишься.
Глава восемнадцатая
После разговора с Тидеманом Родиону Павловичу как-то все стало удаваться. Удаваться, собственно говоря, было нечему, но и у него, и у Ольги Семеновны оказались деньги, и их любовь еще больше расцвела. Миусову больше ничего и не нужно было, как быть уверенным в той, которую он любил, и не рыскать по ростовщикам. А Верейская это время сделалась особенно предупредительной и милой. Хотела быть всегда вместе и даже в служебные часы раза по два в день звонила Родиону Павловичу. Ее не смущало некоторое облако, которое, вопреки увеличивающемуся счастью, все чаще набегало на лицо ее возлюбленного, особенно при взгляде на Владимира Генриховича. Иногда она заставала Миусова перед отрывным календарем. Он перебирал листки, говоря про себя:
– Еще три недели!..
Обняв Родиона, Ольга Семеновна спрашивала:
– А что будет через три недели?