– Какой ужас: его арестовали!
– Кого? – спросил Миусов, забыв, что Манька могла и не заметить его присутствия.
– Арестовали! был обыск. Прямо с постели подняли. Даже, простите, брюки пришлось ему надевать в карете…
– Но кого, кого? – повторил еще раз Миусов.
– Ах! Боже мой! Ольга, кто это у тебя здесь? жандарм?
– Откуда у меня в постели явится жандарм? Иди в столовую и пей кофе. Я сейчас выйду, а ты покуда приди в себя.
Ольга Семеновна вышла заспанная и сердитая.
– Ну, что случилось? кого арестовали?
– У тебя там никого нет, так что можно все говорить? – ответила Шпик вопросом, указывая на дверь в спальню.
– Ну, конечно, говори свободно. Кто тебя услышит? – сказала Ольга Семеновна, не отвечая на первый вопрос.
– Арестовали Тидемана.
– Как, Генриховича?
– Ну да, конечно. А то какого же еще Тидемана?
– Да уж очень нелепо, что его арестовали.
– И главное, неизвестно за что.
– Ну, у Генриховича столько всяких дел, что легко может случиться, что нам половина из них неизвестна. А куда девалась его жена?
– В том-то и дело, что никому не известно, куда она девалась. Она уехала еще с вечера, она, которая почти никуда не выезжает, представь себе! Может быть, отчасти и хорошо, что все это случилось без нее. Вот тебе и поездка постом!
– Да. Вообще это очень досадно.
Ольга Семеновна сказала это так равнодушно и вообще выказала так мало интереса к случившемуся несчастью, что гостья поговорила, поговорила и пошла дальше, искать более сочувствующую душу.
Но если Верейская отнеслась к аресту Тидемана довольно философски, то этого нельзя было сказать про Родиона Павловича. Не поспела Шпик выйти, как Миусов, остановившись в дверях спальни, спросил у Ольги Семеновны:
– Нашли ли во время обыска бумаги?
– Разве тебе известно, за что арестован Тидеман? Родион Павлович ничего не ответил, только как бы про себя проговорил:
– Впрочем, моих расписок там нет.
– Ты бы оделся, Родион, и съездил узнать, в чем дело.
– Чтоб я отправился туда и выдал себя с головою, как дурак!
Ольга Семеновна быстро подошла к Миусову и, взяв его за руку, твердо произнесла:
– Ты должен мне сейчас же сказать, что за дела были у тебя с Генриховичем и чем ты можешь себя выдать.
Миусов будто опомнился и ответил, не смотря в глаза Верейской:
– Я просто так. Никаких серьезных дел у меня с Тидеманом не было.
– Нечего мне лгать. Теперь пришло время тебе и мне доказать нашу любовь. Мне вовсе не все равно, что с тобой случится. Ты, может быть, не желая меня огорчать, скрывал свои дела. Это, конечно, очень плохо, но это можно поправить. Ты мне должен все сказать. Я прошу тебя, я требую этого. Этим ты докажешь, что любишь меня, что относишься, как равный к равному, а не как не знаю к кому.
– Я тебя очень люблю, но, понимаешь, сказать ничего не могу.
– Почему?
– Не могу, уверяю тебя, не могу.
– Ты сделал что-нибудь дурное и боишься, что я разлюблю тебя?
– Да.
– Но ведь это же глупости! Разве может любовь проходить от этого? Если бы я любила за добродетель, то я бы и оставалась сидеть у Верейского.
– Все-таки я не могу. Это – чужая тайна.
– Какая может быть чужая тайна для меня? Раз ты ее знаешь, я могу ее знать и так же хорошо хранить, как и ты.
– Нет, нет, не проси меня! это невозможно.
– Что там невозможно! Ну, сядь сюда, на диван, и расскажи все, все! Ты увидишь, как тебе самому станет легче. Ну, тебе удобно сидеть?.. Ну… раз, два, три!.. Да будьте же мужчиной, Родион Павлович!
Но Миусов был менее всего похож на сильного мужчину, когда начал свой рассказ. Сначала он щадил себя, но потом рассказал все откровенно, находя в перечислении подробностей, имен участников, мест, где происходили собрания, какое-то болезненное удовольствие.
Ольгу Семеновну, по-видимому, больше всего заинтересовала сумма, которую получил Миусов, и опасность, которой он подвергался. Но интересовало это ее как-то только в течение самого рассказа, по окончании же его она воскликнула с искренним лиризмом:
– И этого-то ты мне не хотел говорить? Это скрывал? Думал, что я его разлюблю! Милый, милый! Ведь ты все это сделал для меня, разве я не понимаю? И понимаю, как тебе нелегко было это делать. Я теперь тебя гораздо больше люблю, ты мне стал ближе, а если что-нибудь случится, я тебя сумею скрыть! Под одеялом скрою, как ты говорил про Нинон де Ланкло; так две недели и пролежим где-нибудь, никто нас не увидит…
Ольга Семеновна быстро высчитала, что денег, полученных от Тидемана, хватит ровно на две недели.