Миусов зажег свечку и потихоньку пошел в комнату Павла.
Какая печальная и скучная квартира у них! Когда была жива Матильда Петровна, было как-то уютнее. У Верейской тоже неуютная квартира, но там это оттого, что все очень безвкусно, а здесь нет ни вкуса, ни безвкусья, просто какой-то нежилой дом, а Матильда Петровна вливала какую-то жизнь в эти вещи. Конечно, сам Миусов не мог этого сделать, но почему Павел не делает? или потому, что он хотя и дитя, но все-таки мужчина? Нет. Миусов видел много квартир холостых мужчин, которые были полны уюта и вкуса, любви к каждому предмету.
Вероятно, этой любви и не хватает Павлу. Это не от возраста, а от слишком большого равнодушия к обстановке, к вещам. Слишком «не от мира сего». Как будто вместо него здесь живет его портрет. Но когда душа слаба, человечна и ласкова, как нестерпимо быть в таких пустых, отвлеченных комнатах! В самых стенах нет никакой жизни, вся ушла в душу.
Павел спал на спине, спокойно, покрытый белым стеганым одеялом, поверх которого он положил сложенные руки. Ворот ночной рубашки был высоко застегнут, и мальчик дышал так тихо, что можно было подумать, что он не дышит.
Миусов долго стоял, смотря на спящего. Наконец тот открыл глаза и, не переменяя позы, спросил спокойно:
– Это вы, Родион Павлович? вам что-нибудь нужно?
– Я просто пришел посмотреть на тебя.
Мальчик вдруг покраснел и, поправив одеяло, спросил:
– Вам скучно?
– Мне уже давно скучно.
– Но отчего же? Дела ваши идут хорошо, Ольга Семеновна вас любит. Конечно, жалко, что Матильда Петровна умерла, но ведь она была стара, умерла спокойно и вас благословила. Может быть, вам неприятно оставаться на той же квартире?..
– Да, квартира у нас мрачная какая-то.
– Ее можно переменить.
– Нет, это делу не поможет. Мне не оттого скучно.
– Отчего же?
– Я сам не знаю.
Павел помолчал, потом сказал:
– Если б вы мне позволили говорить, Родион Павлович, я бы вам сказал, отчего вам скучно. Конечно, это не мое дело, и потом, я могу ошибаться…
– Ты? откуда же ты можешь знать, раз я сам не знаю?
– Ну, позвольте, Родион Павлович, поговорить! может быть, вы и развеселитесь.
Рубашка Павла была длинна, гораздо длиннее колен, в ней он казался выше, тоньше и еще моложе. Ноги у него были белые, как у рыжих; может быть, слишком белые, чуть-чуть неприятно. Растрепанные волосы делали его ребенком. Как-то отпадало впечатление, чей он брат, где он учится, богат ли, беден, князь, мужик, – как у всякого раздетого человека. Остается только прямо тело и прямо душа; никаких форм и знаков отличия, а только по существу.
– Ты сам на себя не похож, Павел, в этой рубашке.
– Это ваши же рубашки, потому они мне и длинны. Вот и метка: Р. М.
– Ужасно ты в ней смешной: не то институтка, не то мальчик из католической церкви.
– Да? – спросил Павел и застегнул пуговицу на рукаве. – Так вот, Родион Павлович, хотите, я вам скажу, отчего вы скучны и чем обеспокоены?
– Скажи. Мне самому будет интересно послушать.
– Вы хотели сделать нехороший поступок. Хотели – значит, сделали. У мирового судьи это не все равно, но для души это все равно. Это так же пачкает. Вот вы и мучаетесь.
– У тебя какая-то иезуитская мораль. И что же, по-твоему, я хотел сделать дурное?
– Вы взяли денег у Тидемана, чтобы совершить кражу, и не простую кражу, а предательскую и для дела, которому совершенно не сочувствуете, которого даже ясно себе не представляете. Фактически вы еще не довели до конца этого преступления и мучаетесь, считая себя обязанным это сделать и вместе с тем чувствуя отвращение к этому поступку. Может быть, не очень большое, но оно есть – сознайтесь.
Может быть, если бы Павел вел такой разговор днем, одетый в обычную куртку реалиста, Миусов или рассердился бы, или просто турнул бы его, прекратив разговор, но тут ему все казалось необычайным. Он даже забыл, что Павел его брат, а только остро, хотя и смутно, вновь почувствовал, что с ним находится человек, от которого он, Миусов, каким-то чудесным образом получает покой и защиту. Защиту не более сильного человека и вообще не человеческую защиту.
Какую же? ангельскую? Миусов мельком взглянул на белую, свою собственную рубашку с меткою Р. М. и сказал просто:
– Это правда. Что же мне делать?
Павел быстро взмахнулся и, обняв Миусова, стал говорить быстро почти тому в ухо:
– Не доделывайте злого дела, не исполняйте обещания, это не так важно!.. Пойдите к ним, откажитесь и верните оставшиеся деньги. Остальные вы сможете заплатить, уверяю вас в том. Да и потом, если и не сможете, это не так важно. Нельзя из-за пустой чести делаться человеком бесчестным. Конечно, и это не очень хорошо, но из этого не следует, что должно быть еще хуже. Я вас уверяю, что все устроится, а хороший покой и бодрость – это самое первое. Человек в унынии никому не нужен, даже самому себе. Вы растерялись, соберитесь!