– Кто бы это мог быть? – недоумевала Валентина, но встала отворить.
– Не ко мне ли, не от мужа ли? – сказала ей вслед Пелагея и стала прислушиваться, что делается в передней. Там было все тихо, даже шепота не было слышно. Наконец в комнату вернулась Валентина в сопровождении Лосева. Он шел на цыпочках, в пальто, держа шляпу обеими руками. Говорили совсем тихо, иногда Евгений от волнения возвышал голос, но девушка его сейчас же останавливала. Глаза гостя бегали по сторонам, на лице краснели два ровных круга, ярких, как у чахоточных. Пелагея, увидев, что пришли не к ней и не от мужа, села поудобнее, оправив платье, будто собираясь смотреть на представление.
– Евгений Алексеевич, что вы так поздно? что-нибудь случилось?
– Нет… а впрочем, если хотите, случилось. Я пришел вас спросить об одной вещи?..
– Почему же так поздно? Или это очень спешно?
– Очень.
– Говорите тише. В чем же дело?
Лосев остановился и, прижав скомканную шляпу к груди обеими руками, сказал, несмотря на замечание Валентины, очень громко:
– Можно ли сделать насильно человека счастливым?
– Что такое?
– Можно ли насильно сделать человека, другого человека, не себя, счастливым?
– Да, вот ответьте-ка! – вставила Пелагея со своего места.
– Отвечу… Только скажите мне раньше: вы это к чему-нибудь спрашиваете или просто так?
– Не все ли равно?
– Нет, вы скажите.
– Разве это меняет ваше мнение? Может быть, просто так, может быть, к чему-нибудь. Но отвечайте, будто я вас спрашиваю просто так.
Валентина провела рукою по лицу, будто собирая воспоминания или отгоняя ненужные мысли. Хотя Лосев не смотрел на нее и глаза его продолжали бегать, видно было, что он ждет, что все его существо приковано к этим губам, из которых он услышит «да» или «нет», благословение или запрещение.
– Что вы у меня спрашиваете, Евгений Алексеевич?.. почем я знаю? Вы умнее меня… если вы не знаете, спросите у кого-нибудь другого. Почему у меня, почему именно у меня?
– Я хочу знать ваше именно мнение…
– Мое? ну что же? – Лоб Валентины покрылся испариной, будто она в томлении не решалась произнести какой-то приговор (кому? себе, Лосеву, другому? она сама не знала). – Да… так вы спрашиваете, можно ли насильно сделать человека счастливым? человека, которого любишь, конечно, иначе как же!.. Теперь так поздно… мама спит, все спят… что это вам вздумалось, Евгений Алексеевич?..
Она остановилась, но Лосев молчал, ожидая; молчала и Пелагея Николаевна; становилось тягостно и почти странно, почему девушка не может, действительно, ответить на простой вопрос. Но все трое, казалось, понимали, что от ее слов зависит что-то важное. Наконец она подняла опущенные глаза, обвела ими вокруг стен, словно ища помощи, вздохнула и начала:
– Что ж, Евгений Алексеевич, по-моему, можно. – Она еще что-то хотела сказать, но ее прервал Лосев, вдруг порывисто бросившийся, причем шляпа упала на пол, схвативший Валентину за обе руки и впившийся в ее лицо переставшими бегать глазами.
– Да, да. Спасибо. Я так и думал. И сам так думал, и предполагал, что вы так думаете. Как же иначе? Конечно, можно! Того, кого любишь! И для того, чтобы сделать его счастливым, можно доставить ему временную неприятность (когда же насилие приятно?). Можно пойти на преступление, только бы он был счастлив! Да ведь?
– Говорят, будто сговорились! – заметила Пелагея.
– Что вы изволили сказать?
– Ничего, ничего, я про себя.
Но, прерванный в своей речи, Лосев, казалось, уже не мог ее продолжать. Подобрав шляпу, он только еще раз пожал Валентине обе руки и проговорил:
– Спасибо, большое спасибо. Вы сняли большую тяжесть с меня. В сущности, я и не сомневался, что вы одобрите: вам самим ведь не очень легко.
– Да, да, – повторяла Валентина, как бы сама не понимая, что она говорит, что вообще происходит.
– О чем мы говорили, Евгений Алексеевич?
– Вы сами отлично понимаете, Валентина Павловна, о чем мы говорим и на что вы мне сказали «да».
– Нет, нет! – вдруг закричала девушка.
– Вы мне сказали «да», я это помню и глубоко благодарен вам.
Валентина рукою еще раз сделала отрицательный жест, но Лосев уже ушел, будто боялся, что та раздумает и возьмет обратно свои слова. Может быть, она бы и сделала это, пробудь гость еще минут пять, минуты две, а так она постояла несколько секунд в каком-то забвении, потом вдруг бросилась в переднюю, как бы придя в себя, но там уже никого не было.
Пелагея Николаевна, которая во время разговора Валентины с Лосевым тихонько сняла не только ботинки, но и шерстяные полосатые чулки, видя, что, по-видимому, все кончилось, направилась было к своей постели, как вдруг услышала стук в передней, будто упал какой-нибудь предмет. Выбежав туда в одних нитяных чулках, она увидела, что Валентина лежит на полу без чувств. Расстегнув лежащей ворот, Пелагея стала поливать ее чуть тепленьким чаем, ворча: