– Ну полноте строить святую невинность, будто вы даже не предполагали ничего подобного. Вы никого этим не проведете.
– Да право же, Ольга Семеновна… – начал было Павел, но в эту минуту вошел Родион Павлович.
Ольга Семеновна, вероятно, несколько дней не видала Миусова, судя по той нежности, с которой она его встретила. Павел был поражен сообщением Верейской, так что даже не слышал, что говорят около него. Вероятно, Ольга Семеновна звала куда-то Родиона, а тот не соглашался, потому что первые слова, которые достигли сознания Павла, были:
– …давно не обращалась к вам ни с какой просьбой!
– Но почему именно сегодня, сейчас?
– Ну мне так хочется. Могу же я иметь капризы! Я не машина, я – живой человек. Вечер так хорош, ведь это возьмет каких-нибудь полтора часа.
– Мне хочется посидеть с Павлом.
– Да уж ему посетители надоели, он будет даже рад, что мы уберемся. Только что был доктор, потом я тут сидела, болтала. Ему нужно успокоиться.
– Если у Павла было много народа, то я-то его давно не видел, я для себя хочу остаться, и я его не утомлю.
– В чем дело? – спросил Павел.
– Да вот зову Родиона Павловича прокатиться, а он упрямится.
– Конечно, поезжайте, Родион Павлович, вечер, кажется, очень хорош. Когда-то мне можно будет выходить?!..
– Вот тогда и поедем все вместе, а покуда я посижу с тобою.
Верейская вдруг спросила:
– А помните про фанты, Родион Павлович?
– Про какие фанты?
– Да вот про лодочку: кого потопить, кого на берегу оставить, кого с собой взять?
– Что-то смутно вспоминаю.
– Плоховата у вас память стала, вот что, – и вдруг, прервавшись, заметила: – звонок; наверное, Ларион Дмитриевич. Он забыл свой портфель здесь.
Действительно, это оказался Верейский. Извинившись за беспокойство, он хотел уже уходить, взяв свой портфель, как вдруг совершенно неожиданно Ольга Семеновна обратилась к нему:
– Ларион Дмитриевич, вы на своих лошадях?
– Да, у меня свои, – ответил тот, не понимая, к чему ведет вопрос жены.
– Вы сейчас свободны?
– Да. Я кончил визиты и еду домой.
– Свезите меня покататься.
– Пожалуйста, – ответил доктор рассеянно.
– Ну, чего вы боитесь? Покатаемся с часок, и вы меня завезете домой. Тут нет ничего особенного. И, в конце концов, я же вам жена.
– Конечно.
– Вот видите, Родион Павлович, все-таки кататься я поеду.
– Воля ваша.
Верейская приостановилась на пороге и, прищурив глаза, сказала голосом, которому хотела придать не то загадочность, не то угрозу:
– Знаете, я бы не советовала вам все мои поступки предоставлять моей воле.
Глава четырнадцатая
Валентина редко заходила к больному брату. Во-первых, потому, что переехала от матери на Гагаринскую к Устиньиной тетке, во-вторых же, потому, что не хотела видаться с Родионом Павловичем, считая, что так для нее будет лучше. История с Павлом, и что было за нею, потрясло девушку чрезвычайно. Ей казалось, что перед нею по очереди все присутствующие открывали какие-то бездны, пропасти падений, несправедливости, преступлений, проистекавших от неразделенной любви (а иногда и от разделенной) и от стремления сделать любимого по-своему счастливым, несмотря ни на что, часто даже вопреки его собственному желанию. Она почти не помнила, как ее довели до дому Устинья и Пелагея Николаевна, и как села на сундук в прихожей; так все и сидела, пока те рассказывали Анне Ивановне, что случилось с ее сыном. Денежкина и горевала о Павле, и за что-то негодовала на Миусова и на кажущееся бесчувствие Валентины, и все это как-то вместе зараз выливалось у нее в бранчливых слезах. Хотела было тотчас бежать к больному, да заодно и выговорить Родиону Павловичу, что у нее накипело на сердце, но Устинья удержала ее.
– Сходите завтра, Анна Ивановна: все равно опасности для Павла нет, а теперь он без сознания, да и Родион Павлович в таком состоянии, что едва ли поймет, что вы будете ему говорить.
– Ага, почувствовал, прошибло, как человека из-за него, Ирода, чуть не убили!
– Чем же Родион Павлович виноват? – спросила Валентина, будто очнувшаяся при его имени.
Мать набросилась на нее:
– Уж ты-то хоть не зли меня, Валентина. Помолчи часок. Влюбилась тоже в быка этого. И зачем только он приходил тогда, устроил эту мастерскую, взял Павла! Знала бы, на порог не пустила бы!
– Что вы меня Родионом Павловичем попрекаете! Ну, да, я люблю его, а вы не любили отца Павла? а разве он лучше был Родиона Павловича?
– Такой же Ирод, Валя, такой же!
Устинья и ничего не знавшая Пелагея Николаевна рассмеялись, даже сама Анна Ивановна улыбнулась сквозь воркотню.