– Теперь у меня колоссальный план большой картины, и вы поможете мне его разработать. Если бы вы знали, как я вам благодарен, как люблю вас, Фанни! Но что с вами? Отчего вы молчите и, вообще, какая-то странная?
– Вы меня совсем не любите! – тихо и горестно сказала девушка.
– Т. е., как это не люблю?
– Вы меня совсем не любите! – повторила еще раз Феофания Яковлевна и вдруг заплакала. Рындин казался упавшим с неба. Наконец, Фанни рассказала о случае на выставке.
Художник вспылил.
– Мало ли на свете идиотов! Охота обращать внимание на их слова!
– Дело в том, что я потом сама долго смотрела и нашла, что эти идиоты были совершенно правы. Я там изображена противной кривлякой.
– Но почему, почему? В чём это видно? Что вы приподняли бокал с вином и красный блик на руке?.. Но мы же вместе придумали эту позу, и нам она казалась очень красивой… в чём же?
– Во воем: в выражении, в позе, даже в чертам. Значит, вы меня такою считаете, такою видите… Следовательно, вы меня не любите, даже презираете. А, между тем, вы знаете, что вы для меня были – всё. Вы знаете, как я относилась к вам, к вашему искусству.
Рындин стоял, кусая губы в недоумении, наконец, начал:
– Это всё вздор. Я так люблю вас, что не может быть речи о другом. Это всё праздные фантазии. Я думаю только, как вы хоть минуту могли подумать, что эти идиоты правы.
– Я сама это проверила и сама себя нашла на вашем портрете отвратительной.
– Боже мой! Вы же знаете, что там выражены все мои мечты о любви и красоте, которая для меня заключены в вас одной, только в вас!
– Я видела эти мечты, и все видели.
– Но вы знаете меня. Неужели то, что вы повторяете с чужих слов, сколько-нибудь похоже на меня, на мое отношение к вам?
– Значит, вы выразили в вашей картине не то, что хотели.
Рындин молча взглянул на девушку и опустил глаза. Девушка, слегка усмехнувшись, продолжала:
– Вы не обижайтесь, Дмитрий Петрович, но вот что я скажу: или вы меня не любите и совсем не понимаете, или… портрет не так удачен, как нам казалось… – не дав ему возразить, она быстро подошла к нему и заговорила вкрадчиво:
– Ведь это не умаляет вашего таланта, – у кого не случалось неудачных вещей? Особенно, первая вещь… при том никто не знает о вашей неудаче, всем картина нравится, только мы двое понимаем, чего там недостает. Мы будем работать, вы напишете другую картину, лучшую, которою будем гордиться с открытым сердцем.
– Нет, картина хороша, я знаю это.
– Не упрямьтесь, это вас недостойно… снимите с выставки эту неудачную вещь…
– Что? Снять с выставки? Ни за что!
– И вы говорите, что вы меня любите?
– Я вас люблю, но не согласен исполнить пустые капризы. Вы можете ошибаться.
– Нет, я не ошибаюсь: картина отвратительна, – печально промолвила Фанни, очевидно, совершенно не ожидая взрыва, который произведут её слова. Рындин вскочил и принялся бегать по комнате.
– Боже мой, как я ошибался! Кто мог предполагать, что одно пустое тщеславие руководило вами всё время! – чисто женское желание прославиться на чужой счет. Что вам за дело до меня, до моего таланта, раз он не служит вашей славе? Теперь мне всё понятно: и ваше внимание, и ваша дружба, и советы, и так называемая любовь! Они исчезают от первых слов глупца, показавшихся вам оскорбительными.
– Вы меня опозорили! – тихо сказала Фанни, освобождая свою руку.
– Я вас обессмертил!
– Не будем спорить. Вопрос решится очень просто. Желаете вы снять вашу картину с выставки?
– Не желаю.
– Отлично. Тогда мне нечего больше говорить. До свиданья!
– До свиданья!
– Не до свиданья, а прощайте! это навсегда…
– Прощайте!
Но не поспела девушка дойти до двери, как Рындин ее окликнул:
– Фанни!
– Ну что?
– Фанни, подумайте, ведь я же люблю вас, вы мне кажетесь необходимой! Жизнь надолго померкнет для меня без вас.
Феофания с порога спокойно спросила:
– Снимете картину?
– Прощайте! – закричал художник и так быстро закрыл дверь, что чуть не прихлопнул подола Феофании Яковлевны.
Барышня с Сережей к завтраку не опоздали, хотя шли пешком через лужи, в которых синими кусочками небо разбросалось по мостовой. Мама не сердилась и расспрашивала про выставку и про «женщину с зонтиком».
– Ты, Зина, несправедлива, – говорил молодой человек: – не только картина превосходная, но и дама, изображенная на ней, прелестна, вовсе не пошлая кривляка. В ней столько девственной чувственности, сдержанной силы и какой-то влекущей загадочности, – что просто надо удивляться, где он такую нашел. Наверное, прикрасить.