– Ну? – повторила она еще раз более беспокойным уже тоном.
Георгий Васильевич, казалось, набрался достаточной храбрости. Он подошел почти вплотную к креслу, где сидела Анна Яковлевна, и произнес тихо, но решительно:
– Дело в том, что я уже не люблю вас, Анна Яковлевна, я полюбил другую, – и прежняя моя связь с вами меня тяготить. Нужно это как-нибудь кончить.
Хозяйка на кресле колыхнулась, но не издала никакого звука, даже не вздохнула, будто ждала, что будет дальше. Молчал и её собеседник, отвернувшись к о-кну. Наконец, Анна Яковлевна начала как-то разбито, словно голос её доносился издалека:
– Жорж, но этого же не может быть!.. Пять лет такой настоящей, такой верной любви, неужели это ничего не значит?! Я не знаю, что произошло, что изменилось? Если вы чем-нибудь недовольны, можно сказать, можно объясниться. Нет таких затруднений, таких положений, из которых нельзя было бы выйти. Жорж, ну, что же вы молчите?
– Я не люблю вас больше, Анна Яковлевна.
Звонкова пасмурно взглянула заплаканными глазами, под которыми как-то сразу образовались синие мешки.
– Вы говорите, вы полюбили другую, – это вздор, этого не может быть. Вы не можете полюбить другую! Конечно, вы человек молодой, у вас могут быть увлечения, но только увлечения, не больше. И неужели я не смогу всё понять, всё простить? Но покинуть меня вы не можете так же, как не можете полюбить другую.
– Я люблю другую, Анна Яковлевна.
– Нет, нет. Может быть, это банальна – то, что я говорю, но когда дело идет о собственном сердце, тут не до оригинальности! Ну, что вы там приклеились у окна? Жорж, Георгий Васильевич, подите сюда, ко мне! Это даже неучтиво.
Гуляр медленно повернулся; лицо его было взволнованно, печально, но решительно. Анна Яковлевна сразу осеклась. Она долго смотрела на молодого человека и, наконец, хрипя выговорила:
– Молодая?
Тот молча кивнул головою. Вдруг на лице Звонковой отразился неподдельный ужас, и она даже поднялась с места.
– Вы влюбились в Катю?
– Нет, слава Богу! Как вы меня напугали! Можно ли выдумать такой ужас?
– Всё возможно! – равнодушно ответила Анна Яковлевна, ню успокоилась и снова опустилась в кресло. Георгий Васильевич, видя ее тихой, снова подошел к ней и взял ее за руку. Звонкова, казалось, не обратила на это внимания.
– Милая Анна Яковлевна, я всегда уважал вас, ценил и считал женщиной умной и чуткой.
– Всегда считают умной и чуткой, когда собираются оставить в дурах! – проворчала Анна Яковлевна.
– Вы должны понимать, что нет ничего вечного. Особенно же эфемерно чувство любви. Может быть, есть настоящая, вечная любовь, но, значит, я вас любил не настоящею любовью, потому что вот она исчезла! Теперешнее мое чувство, мне кажется, прочнее, но я не хочу вам о нём говорить. Мне хотелось быть откровенным и смелым до конца, чтобы испытать настоящую и свободную любовь, чтобы заглянуть в ту жуткую и сладкую бездну, которая зовется «страсть», и при которой так небывало изменяются все мерки и критерии.
Анна Яковлевна побледнела и отняла руку, насторожившись.
– Откуда это? – спросила она как-то нелепо.
Но Георгий Васильевич, очевидно, понял её вопрос и молчал.
– Откуда это? – еще более грозно повторила Звонкова.
– Ваши же золотые снова! – еле слышно отвечал Гуляр, низко наклоняя голову.
Анна Яковлевна задохнулась, покраснела, закашлялась.
– Так значит… так значит?.. – волнение мешало ей докончить фразу.
Георгий Васильевич быстро и виновато заговорил:
– Вы должны меня простить. Мне хотелось знать ваше искреннее мнение… я решился на маленький обман… это я был вашим корреспондентом…
Анна Яковлевна закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Георгий Васильевич хотел уж идти за водой, как Звонкова, не спеша, снова подняла веки и начала тихо:
– Как вы не понимаете, что одно дело – писать романы, решать судьбу своих героев…
– Да, но отвечая на письма, давая советы, вы решаете судьбу не только вымышленных персонажей, но и живых, хотя и неизвестных вам людей.
– Ах, Боже мой, рассуждаешь логически, красиво и увлекательно, забывая глупость и слабость человеческого сердца.
– Я думал, что в моем письме так похоже, так прозрачно изображены наши отношения, что вы поймете. И ваш ответ я считал не только ответом неизвестному корреспонденту, а как деликатный, сердечный совет в настоящем моем затруднении…
– Боже мой, Боже мой! – простонала Звонкова, хватаясь за голову.
– Кого же, по крайней мере, вы любите? – спросила она, несколько успокоившись.
– Подругу вашей дочери. Лидию Петровну.