– Конечно, много значит самовнушение. Я не особенно верю в предсказания.
– Вот для того, чтобы избегнуть самовнушения, я и обрываю календарь.
Лицо Антона Васильевича изобразило удивление.
– Как вы не сообразительны! Ну, я хочу обмануть бабушку, уверить ее, что день рождения прошел, опасность миновала, и пора выходить из своей занавешенной спальни. Она потеряла счет дням в полутемноте… когда она спит, мы переводим часы… Она верит. Она думает, что десятое марта уже прошло.
– И что же, еще не поправляется?
– Не очень.
– Значит, это не самовнушение.
Лия Павловна просительно взглянула на Белогорова и произнесли с волнением:
– Вот мы и увидим. Это не проба, но дело идет о жизни бабушки, которую мы все так любим. Знаете, хватаешься за соломинку. Доктор ведь сказал, что у неё нет особенной болезни, она просто слаба и сама себя убивает предчувствиями.
– Конечно, будем надеяться, что всё обойдется хорошо. Старушка поверит и поправится.
Антон Васильевич утешал Лию как-то равнодушно, будто думая о другом, но она, казалось, тоже не очень обращала внимание на утешения Белокурова. Если нельзя было догадаться, о чём задумалась девушка, то гость отчасти выдал своя мысли, вдруг спросив:
– Ну, что же, Лия Павловна, вы еще не узнали, что находится в шкатулке Настасьи Петровны?
– Нет, откуда же, – ответила, не оживляясь, Лия, потом заметила: – если бы меня так не огорчила болезнь бабушки, я бы могла найти, что нет худа без добра. С некоторых пор дядя и тетя страшно изменились ко мне. Я ничего не говорю, они всегда были очень милы и родственны по отношению ко мне, но эти дни меня даже трогает их заботливость и предупредительность. Если бы я сама не была расстроена, меня бы поразила такая перемена.
– Да? вот видите! – неопределенно заметил Антон Васильевич и, не дожидаясь ответа, продолжал более определенно:
– Может быть, они что-нибудь знают и считают вас богатой наследницей?
Лия сделала брезгливую гримасу, пожав плечами. Антон Васильевич взял тихонько руку девушки и нажал другим тоном:
– Вы не думали, о чём я вам говорил?
– Я что-то не помню, чтобы вы мне говорили что-нибудь такое, о чём нужно было бы не забывать!
– А вы припомните!
– Решительно не знаю! Опять что-нибудь насчет бабушкиной шкатулки?
– Нет, насчет моих чувств к вам.
– Боже мой! но ведь а л же, Антон Васильевич, знаете меня чуть не с колыбели!
– Так что же? Разве это обстоятельство делает невозможным чувство любви?
– Я не это хотела сказать. Но как-то странно: знаете меня чуть не пятнадцать лет и вдруг сейчас только заметили, что любите меня. Это смешно!
– Может быть, и смешно. Но прежде вы были девочкой, ребенком, теперь же выросли и можете выслушивать подобные признания. И потом…
– Что потом? – с живостью подхватила Лия и не без лукавства добавила:
– Теперь я богатая наследница? Видите, как опасно приписывать другим низкие побуждения? Обвинение сейчас же может обратиться на вашу собственную голову. Я шучу, конечно, Антон Васильевич, и знаю, что вы – человек благородный и вполне уважаемый. Я привыкла к вам, верю, что и вы расположены ко мне, имели время меня рассмотреть, но разве этого достаточно для любви?
– Для влюбленности, может быть, и не достаточно, но я говорю о любви и имею в виду не мимолетное какое-нибудь увлечение. К тому же, если бы я был уверен, что не вызову ваших насмешек, я бы вам признался и во влюбленности. Знаете, когда я ухожу от вас, я всегда перехожу на ту сторону улицы посмотреть на ваши освещенные окна. Иногда просто, возвращаясь поздно домой, я делаю крюк, чтобы только увидеть свет в вашем окне… четвертое от трубы, третий этаж. У себя я воображаю, почти вижу вас, с вашей походкой, вашей улыбкой, тихо входящей в мой кабинет. Вы нежно говорите: «пойдем пить чай», в руках развернутая книга, которую вы читаете, в волосах зеленая лента… Почему зеленая, не знаю… Вероятно потому, что вы несколько рыжеватая всё-таки… Конечно, глупости! Я не гимназист.
Антон Васильевич поцеловал руку Лии и умолк. Та сидела молча, вся красная.
– Милый, Антон Васильевич, благодарю вас. Для меня это неожиданно… И потом…
Она остановилась, будто сама позабыла, что же «потом». Затем быстро добавила:
– И потом – ведь я люблю Завьялова!
– Я могу ждать, я не прошу быстрого ответа.
Антон Васильевич встал, сделавшись вдруг каким-то официальным и привлекательным. Даже пожал руку церемонно.
– Вы только не сердитесь, хорошо? Пожалуйста, не сердитесь! – твердила Лия с пылающими щеками.