Она заметила его остановку, но, повидимому, не рассердилась, печально проговорив:
– Все-таки не могли удержаться: обернулись.
Ольга Николаевна осторожно ступила в воду, подняв одною рукою зонтик, другою лиловые чулки и высокие ботинки. Она двигалась очень медленно, останавливаясь на каждом шагу, словно боясь оступиться. Маврикию Ивановичу она казалась дорогой и близкой, как никакое другое существо в мире. Это чувство пришло к нему внезапно, будто что осенило его, будто он не жил до сих пор, не ощущал ни жизни, ни своего сердца до этого странного вечера.
– Я люблю вас, я только сейчас понял, что значит это слово! – говорил он со своего берега.
Дама шла, не подымая головы, осторожно выбирая место, куда шагнуть; вода тихонько шипела и словно пенилась у ее ног темноватой пеной, более темной, чем ее тело.
– Поверьте мне! – продолжал, Маврикий Иванович, – я умру, если вы не выслушаете меня!
Ольга Николаевна ничего не отвечала, по прежнему не подымая головы и словно не слыша, что ей говорит Маврикий Иванович. Он сбежал подать ей руку. Она подняла на него свои глаза, они были спокойны и тихи, мирное удовольствие в них читалось, будто она делала что-то очень простое, домашнее, но необыкновенно приятное. Даже прирожденная им удивленность пропала.
– Вы что-то говорили мне, покуда я шла? Я не слыхала, так была занята переходом… Ведь это не было что-нибудь такое, чего нельзя повторить?
Не было похоже, что это уловка или кокетство, слова звучали совершенно естественно, как впрочем и все, что она говорила.
– Ну! – поторопила она Маврикия Ивановича, собираясь натягивать чулки.
– Я говорил вам… простите, может быть, это слишком смело с моей стороны, но вы сами удостоили меня своим доверием… так много, так прекрасно рассказали мне о вашей жизни… И потом теперь, сегодня вообще так странно… Я люблю вас, я в первый раз испытываю такое чувство… оно только что открылось мне… И я не знаю, как его выразить. Всю нежность, полноту и необыкновенность! Я могу только повторять хоть до завтра: я люблю вас!..
Маврикий Иванович умолк, так как Ольга Николаевна не перебивала его. Она сидела на камне спокойно и несколько застыло, как перед фотографом; руки ее повисли вдоль боков, лицо ослабело и углы губ страдальчески опустились. Наконец, она проговорила задумчиво:
– Если бы здесь был Алексей!
– Ваш муж?
– Да.
– Что же тогда было бы?
– Может быть, услыша ваши слова, он поверил бы в силу вашей любви и стал бы меня ревновать!
– Не знаю. Это для меня слишком сложно! – проворчал Маврикий Иванович.
Ольга Николаевна тихо встала и подала руку своему кавалеру, словно извиняясь за неприятность, которую ему доставила. Некоторое время оба молчали; Маврикий Иванович несколько раз взглядывал на свою спутницу и всегда ловил на себе ее удивленный взор и виноватую улыбку. Он начал говорить, чтобы рассеять неловкость.
– Ведь вы уехали от мужа?
Она молча кивнула головою.
– Куда же вы идете?
– Куда глаза глядят!..
Это было сказано очень печально, но, повидимому, не совсем соответствовало действительности, потому что шла она определенно к дачному поселку, крыши которого уже виднелись невдалеке. Маврикий Иванович спросил прямее:
– У вас кто-нибудь живет здесь?
– Да, мама.
– Я бы хотел вас видеть еще раз.
– Нет, нет… меня можно видеть только в сумерки.
– Ну, хорошо, можно и в сумерки.
– Нет. Прощайте. Не смотрите, в какой дом я пойду. Прощайте.
Он еще раз поцеловал ее руку и отвернулся по ее просьбе. Когда он снова повернулся, дамы уже не было. Маврикий Иванович давно не был так взволнован и потрясен до такой степени. Машинально найдя дачу своего друга, Кости Зайцева, он прямо прошел в отведенную ему и заранее приготовленную комнату, но спать не мог, и всю ночь проходил из угла в угол, куря, мечтая, удивляясь и строя планы. Какой-то чудный, необыкновенный, не повторяемый вечер, и эта Ольга Николаевна!