Говорят, что весь организм обновляется каждые семь лет. Ничего не остается, ни одной клеточки. Сколько же Гараниных распылено в пространстве? Три раза по семь лет прошло с тех пор. Зарастают порезы, заживают ушибы, раны, — клеточки улетучиваются, упархивают, заменяются, — все фонтаном в пространство! Тогда где же хранится память? И почему болит?..
И еще говорят, что нервные клетки не заменяются, не восстанавливаются. Зачем? Чтобы хранить информацию?.. Природа грубо обошлась с теми, кто хочет забыть. «Интересно, а как чувствовала себя Афродита пеннорожденная? Каждый раз быть новой, девственной, чистой… Каждое утро! А может, это легенда о всякой женщине вообще? Миф о женщине?.. А Тамара Крупина небось уже замужем… За своим Федором. Куда-то пропал он, да и Тамара ничего не писала. Но любовь-то была… Счастливая! Так иногда хочется просто сильного, доброго мужика! Обнять, прильнуть и… успокоиться, утихнуть».
— Донор — лучший друг человека, — съязвил недавно Валерий Игашов. — Вот такой лозунг я своими глазами видел в одном районе, когда там проводили неделю донора. И подумал о нас с вами… Мы — в какой-то мере — те же доноры. Вы со своим здоровьем не считаетесь, все людям отдаете. А я… Да что я! Я только слова разбрасываю, мыслишки кой-какие. Но ведь они не пропадают, приживаются у других, звучат… А у меня могли бы и погибнуть по причине полной моей безалаберности. Что поделаешь, редактор, если он настоящий редактор, тот же донор…
— А вы — настоящий?
— Не знаю, — помедлив, признался Игашов. — Может, вообразил себе… Может, для самооправдания… для самозащиты.
— Здравствуй, Ксения… — Тамара Крупина сказала это так буднично, будто они расстались лишь вчера. — А я не верила, что ты сумеешь вырваться. У вас в поликлинике небось ни минутки свободной?
Ксения, молча разглядывая ее, протянула букетик васильков, только что купленный тут же, на перроне.
Тамара пополнела. Стала уверенней и, кажется, рассеянней. Странно, будто не узнавая, смотрела она на приземистое здание вокзала, на булыжную площадку, около остановки трамвая — остаток старинной мостовой. Город, ее родной город, казался ей сейчас, по крайней мере здесь, в районе вокзала, низкорослым, по-купечески кряжистым, лабазным. Она любила его — этот город: его глухие высокие заборы в тени столетних лип, скамеечки у изукрашенных резьбой окон, деревянные вторые этажи и мезонины на старых улицах, водоразборные колонки, заросшие буйной осокой и лопухами…
— До свидания, Тамара Савельевна! — козырнул ей, проходя мимо, полковник-армянин, сухой и неестественно прямой в своем отглаженном, приталенном кителе и щегольских синих галифе. За ним почтительно, как адъютант, шла пожилая беловолосая женщина, видимо жена. Носильщик с тележкой замыкал шествие, почти невидимый за горой чемоданов.
Тамара приветливо помахала им рукой в тонкой шелковой перчатке и под локоть увлекла Ксению в тень полосатых зонтиков открытого кафе.
— Посидим… Может, по бокалу шампанского? — оживилась Тамара. — Я совсем отвыкла от тебя. Ну что ты? Как ты?.. Все кукуешь? Не замужем?
— А ты? — прищурилась Ксения. — Где твой Федор?
Тамара вздрогнула, быстро посмотрела по сторонам.
— А разве… Разве он не появлялся в городе?
— Нет, я не видела… Не знаю.
— И я не знаю. Как в воду канул!.. Ехала — думала: вдруг встретит? Ведь ты помнишь — он вечно то исчезал, то появлялся. И всегда — как из-под земли… Подойдет сзади, обхватит — давай кружить. Ох, как я пугалась!..
Ксения помнила его, Федора Горохова, всеми признанного женихом ее молодой подруги. Она завидовала тогда Тамаре и радовалась за них обоих — таких молодых, бесстрашных и счастливых. Ей казалось, что Тамара слишком холодна, слишком сдержанна с Федором, — и она в душе осуждала ее за это. А иногда, когда одиночество слишком уж допекало Ксению, ей даже хотелось сказать Тамаре: «Ну что ты мучаешь мужика?.. Отдай его мне, ты же не умеешь его любить как надо! Отдай, ты еще найдешь, тебе — красивой — это легко!.. Красивой и молодой! А я, наверное, уже не смогу, не успею…»
— Ну а ты-то как?.. Любишь кого-нибудь? Или как и я?…