– Лапэн, – сказала миссис Клэппер. – У меня всего несколько минут. Прошу тебя, поговорим о чем-нибудь другом.
Старуха продолжала с закрытыми глазами:
– Меня похоронят в моем лучшем платье, – она перешла на идиш, – и в гроб положат немного израильской земли.
– Ну почему ты всё время о похоронах да о похоронах?- несколько нервно спросила миссис Клэппер.
Лапэн продолжала на идише тихим и монотонным голосом:
– И я буду жить в прекрасном собственном доме. И буду жить вечно. Я буду жить в Божием…
– Ну так что? – голос миссис Клэппер зазвучал резко и раздраженно. – Так сколько же в этом доме будет этажей, Лапэн? И кто в нём будет хозяином?
Лапэн поплотнее закуталась в шаль.
– Не смейся надо мной. Мне всё равно, сколько там этажей.
Миссис Клэппер пожалела о своих словах.
– Извини, Лапэн, пусть у тебя будут прекрасные похороны, а потом живи в прекрасном доме. Ты этого заслужила.
Черные глаза воззрились на миссис Клэппер, и длинный палец указал на неё.
– И ты приходи на похороны.
– Я? – но миссис Клэппер тут же опомнилась. – Хорошо, Лапэн, приду.
– Передай моим племянникам, что я им велела, чтобы они довезли тебя до кладбища, – старуха с отсутствующим видом посмотрела вдоль по улице. – Рабби всем расскажет, как праведно я жила.
– Конечно, Лапэн. А теперь мне надо идти. Побереги себя, – миссис Клэппер почти что завернула за угол, когда услышала, что старуха зовет её:
– Гертруда!
Она обернулась и опять подошла к стулу Лапэн.
– Так что?
– Да вот я думала, – медленно сказала Лапэн, – о похоронах.
Миссис Клэппер подождала, но Лапэн ничего не сказала.
– Так что же ты думала, Лапэн?
– Ну, с тобой-то все в порядке, – Лапэн с трудом повернула голову, чтобы взглянуть на миссис Клэппер. – Ты придешь на похороны, ты скажешь: «Прощай, Лапэн», ты поплачешь, ты уйдёшь домой. Да, ты пойдёшь домой и сядешь ужинать, – она непрерывно что-то вязала из чёрных ниток. – А я…. А мне придется там остаться. Все вы пойдете домой и сядете ужинать, а меня покинете там.
Миссис Клэппер что-то пробормотала, похлопала старуху по костлявому плечу и ретировалась. Оставшийся путь она почти пробежала бегом и остановилась только в подъезде, чтобы отдышаться, перед тем как вызвать лифт. Около входа в лифт стояла скамейка с прямой спинкой. Миссис Клэппер упала на неё, словно в ванну с горячей водой. Дыхание миссис Клэппер замедлилось, стало поверхностным, и постепенно она разжала руки, которые держала сцепленными на коленях.
– Ох-ох-ох, – сказала она, – что за утро.
Приехал лифт, она зашла внутрь.
Предсказания и планы Лапэн относительно её собственной смерти не были чем-то новым для миссис Клэппер. Они следовали регулярно, как прогнозы погоды и сообщения о курсе акций. Моррис смеялся над ними, относя их за счет «озабоченности гетто по поводу супергетто», но миссис Клэппер выросла в доме и в окружении, где даже упоминание о смерти сопровождалось словами «Боже сохрани». Можно испытывать определённую гордость, если знаешь, что твои дети и твои родственники проследят, чтобы тебя похоронили как надо, со всеми подобающими почестями, но миссис Клэппер чувствовала, что Лапэн здесь заходит слишком далеко.
«И всё же? – подумала она, входя в свою квартиру. – О чем ещё остается говорить Лапэн? Её племянники бросают кости, и проигравший должен её навещать. Рабби приходит сказать, что Дом Мудрецов устроит ей хорошие похороны. О чем же ещё она может говорить? По крайней мере, она не сплетничает весь день, как другие». Перед глазами миссис Клэппер всё ещё стояли длинная шеренга стульев и старухи, склонившиеся друг к дружке, словно кусты в ветер.
Успокойся, Клэппер. Она сняла пальто и медленно прошла на кухню. Для тебя тоже приготовлено местечко в «Ряду Убийц», приходи и садись в любое время. Она убрала молоко в холодильник и направилась в гостиную.
– Так что теперь? – она в отчаянии взглянула на книги и картины, – сейчас двенадцать часов, и я вернулась к тому, что было в одиннадцать. Какие будут предложения? – но гостиная принадлежала Моррису и не имела намерения что-либо предлагать.
У миссис Клэппер, как у ребёнка, были беспокойные крепкие ноги и тьма любопытства, доходящего до истинного таланта, где угодно заплутать. Даже став взрослой, она вполне могла заблудиться в Бруклине или Квинзе. И если было хоть одно чувство, которое она могла вспомнить во всех подробностях, то это – ощущение, что она стоит на незнакомой улице под вечерним небом – часов эдак в пять – делая торопливые броски наугад то в одном, то в другом направлении и зная, что ей вовсе не туда и не туда. Она всегда боялась спрашивать людей, потому что выглядели они в чужих краях какими-то серыми и толстокожими, совсем не такими, как в Бронксе, и все шли себе мимо, не взглянув на неё, за исключением детей, которые знали, что она потерялась, и были от этого в восторге. Там не существовало знакомых станций метро, а автобусы красили в другой цвет, и номера на них висели все какие-то не те.
Создавалось равновесие сил, вроде тех, что действуют на втулку колеса, и миссис Клэппер могла оставаться на месте с полчаса или час, пока не догадывалась позвонить домой, и отец, а впоследствии Моррис, приходил и забирал её. Точно так же стояла она теперь посреди гостиной, уперев руки в поясницу, ища любой повод сойти с тёмного квадратного коврика, который оказался у неё под ногами.
Она снова подумала о Джонатане Ребеке. Интересно, а нашёл ли он свои часы. Она подумала, что часы – это маленькая вещица, их целыми днями можно искать. Вспомнив, что собиралась звонить Иде, миссис Клэппер подошла к телефону, сняла трубку и медленно положила её обратно на рычаг.
Ну, так я позвоню Иде и скажу: «Ида, приходи ко мне, потому что я – старая баба и не знаю, что мне с собой делать. Она поглядела, как минутная стрелка на циферблате кухонных часов передвинулась ещё на деление. Что ты будешь делать завтра, Клэппер? Перебери-ка лучше своих родных.
Когда она отвернулась от телефона, взгляд её упал на маленькую, в рамочке, фотографию Морриса, которую она повесила в прихожей. Она взглянула на снимок, вспоминая длинные челюсти и высокие выдающиеся скулы, брови, похожие на кошачьи хвосты, и пряди волос, свисавшие с головы, словно остатки мяса с обглоданной кости. Моррису исполнилось 59, когда он умер, но лицо его было поразительно гладким, не тронутым морщинами, как если бы ветер и вода омывали это лицо тысячелетиями, полируя и шлифуя его, убирая с него шрамы, которые оставляет человеческий гнев; не столько мирное лицо, сколько лицо, с которого исчезли все следы войны.
«А что если пойти на кладбище?» – подумала миссис Клэппер. – И, может быть, немного побеседовать с Моррисом». Она поиграла немного с телефонным диском, но так и не подняла снова трубку. Мне некуда больше пойти. Ещё несколько дней, вроде этого, и я пойду искать Лину Вайерман, мы усядемся на ящике и заговорим о том, какие паршивцы люди. Но мне этого не нужно.
Она направилась к кладовке. Кроме того, там спокойно, и я смогу подумать, чем мне заняться в последующие 30 лет.
После долгих раздумий она выбрала своё новое светлое шерстяное пальто и прошла в спальню, чтобы поглядеться в зеркало.
– Х-м-м… – пробормотала она в восхищении. – Какая ты красавица, Клэппер. Словно молодая невеста. Только… – она опять сняла пальто и вернулась в кладовку. – Только молодые невесты не ходят на кладбище. Веди себя сообразно возрасту, Клэппер.
С некоторым сожалением она надела тёмный весенний плащ и снова приблизилась к зеркалу.
– Ну, так пойдёт. На кладбище не ходят в свадебном наряде, – она улыбнулась зеркалу и вздохнула. – Будь хоть немного честна по отношению к себе, Клэппер. Да и по отношению к Моррису – тоже.
Она выключила свет и прошлась по квартире, чтобы убедиться, что электричество и газ повсюду выключены, и все краны закрыты. Наконец она остановилась на площадке и через приоткрытую дверь опять взглянула в тёмную квартиру.
– Моррис, – сказала она тихо, – я чувствую себя немного виноватой, потому что не уверена, что именно тебя иду проведать. – Она поколебалась. – Моррис, я бы тебе что-нибудь принесла, только не могу понять, что тебе нужно.