Она заперла за собой дверь и побрела к лифту.
ГЛАВА 6
Ворон устал летать. Он облетел сегодня весь Бронкс, пытаясь высмотреть ресторанчик, где продают готовые сэндвичи. Все кафетерии запрудила толпа желающих съесть ланч. Автомат же представлял собой логическую проблему, которую Ворону так и не удалось разрешить. Наконец он вырвал сэндвич с ростбифом из рук телефонного монтёра, не дав жертве нападения хотя бы развернуть вощёную бумагу. Монтёр не был философом. Он запустил в Ворона камнем. И промахнулся – у Ворона на такие вещи было чутье. И тогда монтёр побежал к полицейскому, чем-то на него похожему: полицейский также не был философом.
Но лететь до Йоркчестерского кладбища было ещё далеко, и у Ворона разболелись крылья. Он обнаружил, что борется изо всех сил, чтобы не потерять высоты, а сэндвич с ростбифом постепенно становится тяжелее с каждым взмахом его усталых крыльев. Он пролетел под станцией «Бродвей Эл», и это было ужасным ударом по его гордости. Ворон относился к поездам с глубочайшим презрением, и нередко изменял свой маршрут, чтобы пролетать над ними, как можно дольше уравнивая свою скорость с их скоростью и выкрикивая им вслед оскорбления до тех пор, пока они ещё были видны. Когда он был помоложе, он любил подстерегать подземный Лексингтон-авеню Экспресс у 161-й улицы и выкаркивать всё, что он думает о черве, который удирает под землю без малейшего признака отчаяния и что всё это – гормональное уродство.
Его юность внезапно закончилась в тот день, когда он залетел в туннель в погоне за огромным червем, визжавшим от ужаса. Даже теперь – столько лет и линек спустя он отказывался об этом разговаривать.
Устало пролетая над кладбищенскими воротами, он приметил маленький грузовичок, ехавший чуть впереди. Он узнал машину. Кладбищенские сторожа пользовались ею, чтобы ездить в дальние уголки кладбища от главной конторы у ворот. Машина катилась по мощёной дорожке со скоростью всего 20 миль в час, и, взглянув на неё, Ворон с трудом подавил внезапный импульс сесть и прокатиться. Никогда раньше он ничего подобного не проделывал. Поскольку был слишком надменен для прогулок, слишком тяжёл для телефонных проводов, слишком непопулярен для птичьих убежищ, он поразительно много времени проводил в воздухе. Он не чувствовал особенной гордости по поводу того, что родился птицей, и не расписывался ни под каким птичьим этическим кодексом, но он отродясь не видывал, чтобы птицы пользовались людскими транспортными средствами, и мысль о первооткрывательстве его мандражировала.
Решение требовалось принять быстро. Крылья стали тяжелы, как утюги, а грузовик ехал себе всё дальше и дальше. Ворон торопливо огляделся, никого не увидел, поколебался, почувствовал себя странно виноватым и, сказав: «Ах, плевать», в последний раз, хлопнув крыльями, поднял ветерок и упал, едва дыша, в кузов грузовичка.
Несколько минут он лежал на боку, довольный всего лишь тем, что дышит и чувствует, как боль медленно покидает сложенные крылья. Затем осторожно встал и взглянул на длинную откидную доску, волочившуюся по дороге, бегущей прочь от грузовичка. Возможности определить точную скорость движения у Ворона не было, но он знал, что скорость эта – выше, чем его собственный обычный быстрый шаг. И он рассмеялся, восхищаясь своей эпохальной мудростью.
– Черт возьми, – сказал он вслух. – Вот так способ передвижения. Да чтоб я когда-нибудь пролетел хоть чуток.
Он повернулся, вскочил на передний борт кузова и вытянул шею, чтобы взглянуть через узкое стеклянное окошечко внутрь кабины.
Там сидели два человека: один – огромный и смуглый по фамилии Кампос, он ссутулился на сиденье, вытянув ноги, засунув руки в карманы и закрыв глаза. За рулем же сидел парень, ничем не выделяющийся, и звали его Уолтерс. Накануне он простудился, и теперь то и дело убирал руку с руля, чтобы утереть нос рукавом. Он непрестанно говорил, жадно оглядываясь на каждом слове на молчаливого Кампоса, чтобы проверить, слушает ли тот. Кампос надвинул шапку на глаза, так что козырёк почти покоился у него на переносице.
– В самом деле, славный парень, – говорил Уолтерс, – и чертовски умелый водитель, но с неба звёзд не хватал. Он обычно нанимался в какую-нибудь косметическую компанию близ Пауфкипси. И всегда брал попутчиков. Всяких разных бродяг, знаешь ли. Чуть увидит, что кто идёт по дороге – останавливает машину и подбирает. Кого угодно. Бывало, он прикатывал в Пауфкипси с восемью-девятью ребятками на борту. Они сидели сзади, свесив ноги наружу, или – впереди, рядом с ним. Можно было подумать, что они все собрались и его наняли. И вот наконец… Эй, ты слушаешь, Кампос? – Кампос не шелохнулся, только дрогнул козырёк его шапки. – А, ну ладно, -и Уолтерс, хотя и разочарованный, продолжал. – И вот как-то подбирает он двух здоровенных парнюг в Фишкилле, а они отлупили его до полусмерти, вышвырнули из кабины и угнали грузовик. И от этого у него вроде как испортился взгляд на жизнь, – он ухмыльнулся Кампосу. – И с того самого дня никого ни за что не подбирает, – Кампос не шелохнулся. Уолтерс шумно вздохнул. – Пытаешься быть хорошим парнем, – заметил он, устремив взгляд вперёд, – но рано или поздно жизнь тебя достанет, – Кампос издал короткий и нечленораздельный звук, Уолтерс кивнул. – Да, рано или поздно, дружище, – он выглянул в окно, опять глубоко вздохнул и расчихался. -Прекрасный день, чертовски прекрасный день.
Грузовичок затрясся по немощёному участку дороги, и Кампос ещё ниже соскользнул с сиденья. Уолтерс взглянул на него малость обеспокоенно.
– Когда-нибудь ты себе на этом сломаешь шею.
Кампос опять хмыкнул.
– Отлично, – сказал Уолтерс. – Мне до тебя и дела нет, – он опять чихнул и несколько минут вел машину молча, затем снова с надеждой повернулся к Кампосу и спросил:
– Ты не слышал, какой вчера вечером был счёт? – и отодвинулся от товарища, прежде чем тот хотя бы потряс головой. – Они проиграли – пять-четыре. Сепеда забил два удара, но Киркленд ответил ему ещё двумя, и вышла ничья, – он плюнул в окно. – Эти ублюдки и так и эдак показали им игру. Они совершили четыре ошибки. Вагнер упустил мяч, а Спепсер забросил его за черту…
Он описал игру печальным тоном вестника, явившегося к Иову, торопливо моргая светло-серыми глазами, пока говорил. А Кампос рядом с ним все сползал и сползал с сиденья, то и дело хмыкая и кивая, и он мог кивать как Уолтерсу, так и кому угодно другому. Уолтерс шмыгнул, вытер нос рукавом и запел последнюю песенку Пери Комо. Он выводил мелодию так, как если бы нетвердо её помнил, и явно вздрогнул, когда Кампос рядом с ним потянулся, привстал и сказал:
– Перевираешь.
– Да, уж получше, чем любой треклятый пуэрториканец, – восхищенно сказал Уолтерс.
– Кубинец, ублюдок, – беззлобно поправил верзила. Он снова соскользнул на сиденье и выглянул в окно.
К Ворону в дальнем конце кузова присоединилась маленькая рыжая белочка, которая упала с нависавшего над дорогой дерева, когда грузовичок проходил мимо. Белочка была худенькой, с большими яркими глазами, и уселась она на одну из цепей, которые держали откидную доску. Она спросила:
– Что это ты такое делаешь?
– По своей воле совершаю путешествие, – сказал Ворон, которому белки не нравились ещё больше, чем голуби. – А на что похоже то, что я делаю?
Белочка поднесла передние лапки к пушистой груди.
– Но ведь ты же птица! – сказала она в изумлении. – Почему ты не летаешь?
– Я вышел на пенсию, – спокойно сказал Ворон.
Грузовик совершил очень крутой поворот, и белочка почти потеряла равновесие на цепи. Она испустила короткий тревожный писк и уставилась на Ворона.
– Птицам положено летать, – сказала она немного ворчливо. -Ты что, хочешь сказать, что вообще больше летать не собираешься?
Мало-помалу Ворон обратил внимание на то, что движение грузовичка по гравийной дорожке существенно отличается от полёта. В желудке у него возник слабый ропот неудовольствия – отдалённый, словно первый раскат грома во время грозы.