Надгробие Майкла совершенно внезапно начало падать. Мистер Ребек услыхал, как один из стоявших у могилы прокричал предупреждение и увидел, как двое копавших выбираются из ямы, а камень уже обрушивается на них. Как и плющу, камню не хватило времени врасти в землю, и теперь он медленно опрокидывался, взрыхлив облеплявший его основание тонкий слой земли и не производя ни малейшего шума. Он покачнулся за мгновение до того, как рухнул, и пропал в неглубокой яме, которую вырыли рабочие. Четверо, наблюдавшие за происходящим со склона, услыхали, как надгробие ударилось оземь, и мистеру Ребеку показалось, что за этим звуком последовало звонкое эхо. Могильщики не успели далеко продвинуться.
Лора сказала: «Ах», как если бы камень упал на неё. Рабочие стояли вокруг ямы, глядя друг на друга.
– Что за звук, – поразился Майкл. – Будто чемодан захлопнулся. Весьма символично: даже камень возопил. Что же, это дает нам чуть больше времени, за что я благодарен судьбе.
Они видели, как рабочий без рубашки жестом подозвал остальных обратно и соскочил в яму. Он потёр руки о бедра и наклонился к камню. Мистеру Ребеку была видна только широкая загорелая спина рабочего, но хорошо слышалось протяжное кряканье, вырвавшееся из глотки человека, воевавшего с камнем, и видно было, как полоски грязи и пота на манер арестантской рубашки разукрасили ему бока. Наступил момент, когда землекоп почти что поднял камень, встал почти прямо, немного согнув плечи и наклонив впёред шею, и руки его свисали прямо вниз, точно тетива – луком же была его потная спина. В руках он держал очищенный от земли камень. Локти землекопа были исцарапанными и ужасно грязными.
Затем наблюдатели услыхали, как камень снова падает, и увидели, как рабочий медленно выпрямился, потирая спину и открыв рот от внезапной боли. Водитель грузовика ухмыльнулся ему, и ухмылка была полна торжества и сочувствия, затем водитель соскочил в могилу, чтобы помочь. Он встал напротив человека без рубашки и отчётливо произнес: «Сядь-ка на корточки». И тут оба они присели, и теперь из могилы торчали только их головы. Они вместе схватили камень, подняли, выпрямляясь, бросили на траву и выкарабкались из могилы, тяжело дыша и смеясь резко и порывисто. Двое других взяли лопаты и снова принялись за работу.
– Вот оно, – сказал Майкл. – Вот что в действительности осталось от Моргана. Тело в гробу, до которого они с такими усилиями стараются добраться, вообще ничего не значит. Все мёртвые тела похожи. Но когда отсюда исчезнет камень с моим именем, исчезнет и старина Морган. Каждому полагается камень, на котором проставлено его имя. А также даты рождения и смерти. А у меня такого не будет. Разровняйте землю, и пусть на ней снова вырастет трава. С Морганом покончено.
– Они всегда берут камень с собой, – сказал Ворон. – Они снова установят его на Маунт Меррил.
Майкл не ответил. Он наблюдал за рабочими. Мистер Ребек тоже наблюдал, всё больше и больше заводясь. Теперь он не желал, чтобы снова вернулась весна. А желал только оказаться подальше от этого холма и этой могилы, которую рабочие вскрывали нетерпеливо, словно неожиданный подарок.
– Это несправедливо, – голос Лоры был печальным и детским. – Это несправедливо.
– А что справедливо? – ласково спросил Майкл. – Никто ничего плохого мне не делает. Это я сам. Должно быть, так я однажды захотел. Тише, Лора. Не плачь.
– Я и не плачу. Я – призрак.
– Не спорь со мной. Я знаю, когда ты плачешь. Я люблю тебя. Я всё о тебе знаю.
Яма стала значительно глубже. Самый маленький из рабочих скрылся в ней по плечи, когда добавил груз со своей лопаты к огромной куче земли у изножья могилы. Когда же он наклонился, копая, его вообще не стало видно.
Майкл сказал:
– Возможно, это и правильно. Мы любили друг друга полночи и полдня и немного согрелись. А что ещё может дать полюбившим поздняя любовь, вроде нашей? Даже если бы у нас было только полчаса, о которых я тебя просил, мы бы любили друг друга дольше, чем люди, которые любят целую жизнь. Люди любят от случая к случаю: пять минут здесь, минуту с этой девушкой, две минуты – в метро с другой. Мы знаем, как любить. Мы научились этому мысленно, став призраками. Вот как я буду любить, если кто-либо когда-либо меня попросит. А сегодня у нас было утро любви. И настолько в этом больше любви, чем для кого-либо, живого или мёртвого.
– Насколько больше, – яростно отозвалась Лора. – Ты ни слову не веришь из того, что сказал. Ты даже сам себя не слушал. Не пытайся меня утешить. Мне не нужно утешения, Майкл. Мне не нужна крохотная совершенная любовь. Мне нужен ты. И ты мне нужен на как можно более долгий срок. И я понимаю, какова разница между получасом и жизнью.
– Лора, – начал Майкл. Но она быстро повернулась к мистеру Ребеку. Её прекрасное, совершенно простое лицо взирало на него повелительно.
– Так не подобает вести себя призраку? – спросила она его. – Я не слишком чувствую себя призраком. Я чувствую себя по-человечески жадной до жизни. Или я не права, что не ставлю на себе крест, а стараюсь радоваться, чему могу, и принимать красоту, которая вот-вот исчезнет. Или я не права, что желаю большего, чем имею? Скажи мне. Я хочу знать.
«Как я вообще мог подумать, что у неё – голос печального ребенка? – поразился мистер Ребек. – Голос, который я слышу – это голос гордой и страдающей женщины. Что делает женщина здесь, в этом месте? Что я могу ей сказать? С чего бы ей ко мне прислушиваться? Я бы не стал себя слушать, если бы мог выбирать».
– Нет, – сказал он. – Кто я такой, чтобы приказывать тебе оставить всё желания? Но я знаю, что имел в виду Майкл. Существует род любви, который может быть только испорчен достижением цели.
– Это – вовсе не то, что ты хотел сказать, верно? Нет, нет, я так не думал. Если бы ты не принимал вещи, которых хочешь, так сказать, серьёзно, некоторые из них могли бы оказаться для тебя такими, как надо. Обрати внимание, как смеётся Ворон у тебя под рукой.
Он решил сказать им о девушке. Если сможет вспомнить. Он должен был рассказывать как можно подробнее.
– Однажды, когда я был много моложе, чем теперь, я пошёл куда-то с девушкой. Дело было вечером. Не помню, куда мы пошли, но знаю, что там были и другие люди. И вдруг мы оказались наедине: эта девушка и я. В очень большой комнате с высоким потолком и без стульев. Из соседней комнаты до нас долетали голоса остальных…
«Ты напоминаешь старика, рассказывающего единственную грязную историю, которую он знает. Быстро упомяни виолончель, ибо по-настоящему это – история о виолончели, а не о тебе».
– Там была виолончель, приставленная к стене. На вид – довольно старая, и одной струны у неё не хватало. И вот мы подошли к ней, принялись трогать её и извлекать звуки из трёх оставшихся струн. Время от времени мы смотрели друг на друга и улыбались, а один раз наши руки соприкоснулись, так как оба мы одновременно теребили струны. Мы довольно долго там торчали, выдавая друг дружке остроты с ирландским акцентом и дёргая струны. Затем мало-помалу в комнату начали заходить другие, а мы вышли на террасу…
Только теперь лопаты добрались до гроба. Раздался короткий удар металла о дерево, затем – ещё один, затем – ещё один. Рабочие торжествующе возопили, а человек без рубашки, который больше не копал, помахал лопатой над головой. Остальные лопаты заскребли по гробу, счищая с него последние комья, а водитель шлёпнул человека без рубашки по спине и пошёл к грузовику.
– Не так уж и много времени осталось, – сказал Майкл.
– Чуть-чуть, – ответил Ворон. – Им ещё надо подвести под гроб цепи и закидать яму после того, как они закончат.
– А я бы не знал, что делать, даже располагая большим временем. Пока они поднимали этот камень, я всё думал: «Мне подарено пять минут, а, возможно, и больше. Времени, конечно, достаточно, чтобы сказать что-нибудь важное Лоре или объясниться с самим собой». Но ничего не вышло. Ни слова. Я люблю тебя, Лора, но я никогда ничего важного в своей жизни не говорил, похоже, и сейчас не скажу.