«Вольные звери быстро становятся зверями в клетке», – мысленно сказала ему Лора.
– Нет, не так, – раздраженно ответил он. – Страх остановился у здешних ворот. Если я отсюда уйду, страх снова на меня обрушится, но здесь он меня преследовать не может, здесь я в безопасности, и ничто не способно причинить мне вред.
– Если тебе здесь нечего бояться, – сказала Лора из ужасного далёка, – значит, ты не мужчина.
– А разве я на это когда-либо претендовал? – спросил он, чувствуя, что выбросил главный козырь – мужество – это не что-то такое, что надеваешь, снимаешь и надеваешь снова. Это – не награда за смелость. Нет мужества, которым меня одарят, если я только достаточно храбр, чтобы покинуть кладбище. Я не человек и не призрак. Ради тебя я хотел бы быть первым, а ради себя самого – стать вторым. А пока всё таково, каково есть, я ни тебе, ни себе не могу помочь. Постарайся не корить меня. Это вовсе не моя вина.
Сзади прогудел патрульный автомобиль, и он поспешно отступил на обочину, пропуская машину. Они всё ещё действовали ему на нервы, и он всё ещё пытался отворачивать лицо от водителя, но не думал уже больше о том, чтобы бежать и прятаться, увидев одну из чёрных машин с эмблемой дубового листа на борту. Он брёл по дороге, протягивая время от времени руку, чтобы погладить колючую зелёную хвою маленьких сосенок, которые росли на этом участке, лишь немногие из них тут уже были, когда он только-только пришёл и поселился на кладбище.
– Всё равно, – сказал он, хотя Лора в его мыслях ничего не говорила. – Это – не просто идея покинуть кладбище. А если я не смогу вернуться назад? А если мне больше не удастся здесь жить? – Желая быть честным, он добавил: – Конечно, я не вижу, почему бы и нет. Если бы я оказался достаточно сильным, чтобы однажды миновать ворота, я должен быть способен проделать это и во второй раз. Но предположим, чтобы продолжить дискуссию, что я не могу вернуться. Что я тогда буду делать? Как мне тогда жить?
Он обнаружил, что обращается с мольбой к молчаливой женщине, которую не видит.
– Я бы не стал жить в другом месте, Лора. Просто слишком много времени, слишком много времени я спал на мраморе да играл в шахматы с призраками. Как я смогу разговаривать с людьми – я, который рассказывал анекдоты покойникам и пел с ними песни. Привыкну ли я снова обедать в ресторанах после того, как меня кормил Ворон? Что мне делать с собой? Как зарабатывать деньги? Где жить? Мне некуда пойти отсюда, если вдруг окажется, что я не могу вернуться. Кто снова научит меня спать в постели и переходить улицу? Ради Бога, Лора, как я смогу жить в мире, где не умирают?
Лора не отвечала. Мистер Ребек миновал круглую колоннаду без крыши, которую увидел Майкл, бродя в свой первый день по кладбищу, ища, с кем бы поговорить. Вращающийся фонтанчик в центре обрызгал и сделал тёмными основания белых колонн, поливая траву внутри сооружения. Мистер Ребек остановился на несколько минут между колоннами, предоставив сверкающим струям разбиваться о его ладони и запястья.
– Я слишком стар, – попробовал он объяснить Лоре. – Старше, чем я думал. Не телесно. Телу моему всё равно, что я делаю, но разум мой состарился и нелегко принимает перемены. И любой вызов извне заставляет его метаться в поисках укрытия. Вы с Майклом мне очень дороги, и ты это знаешь, – это он даже произнес вслух. – Но ты должна мне поверить, когда я говорю, что ничем не могу вам помочь, не нанеся ущерба себе. А повредить себе я боюсь. По крайней мере, я перед тобой честен.
Поскольку Лора всё ещё не отвечала, и только неясно маячила в сводчатых коридорах его сознания, словно кинжал на дне колодца, мистер Ребек рассердился, чувствуя, что его честные объяснения отвергнуты. Затем он подумал о самоубийстве Майкла и о неуверенности Лоры насчет её собственной смерти и, подумав, решил, что обманут, понял, что страдает, и тогда сказал жестокую вещь:
– Дела не таковы, как если бы я был единственным, кто не подходит к этому миру. Подумайте о себе сами, прежде чем посылать меня с поручениями и молить о милостях. Кто из нас троих скрылся под землёй, словно испуганная лисица, а кто жил? Вы, возможно, кажетесь более приспособленными к этому миру, чем я, и вам лучше удалось поддержать видимость того, что вы живёте рядом со своими соседями, но кто из вас жил? Кто жил?
Даже произнося эти слова, он уже ненавидел их и считал несправедливыми, но он высказался до конца. Он говорил, пока не решил с уверенностью, что уже всё, а затем задрожал и почувствовал себя вконец никудышним. А потом в глубине его горла возникла легкая и жидкая горечь.
– Хорошо. Извини меня, – сказал он Лоре. Она так тихо стояла у него в сознании. – Ты знаешь, я прошу меня простить. Либо прости меня и стань хоть немного терпимее, либо возненавидь и оставь в покое. Прямо сейчас. Мне безразличен твой выбор.
На некоторое время ему почудилось, что Лора его оставила, потому что он и следа её на смог обнаружить у себя в мозгу. Он вздохнул, сказав себе, что неизбежное – великое благословение для человека, уставшего от необходимости выбирать. Со временем он, несомненно, простит себя, абсорбировав свою потерю, как поврежденная рыбья губа постепенно абсорбирует сломанный крючок рыболова. Если дать ему немного времени, он не только забудет Лору, но и придет к мысли, что её в действительности никогда не существовало, что он выдумал её из головы, начитавшись о единорогах и печальных девах. Возможно, так оно и было.
Он подумал, что не исключено, что Майкл, Лора и многие другие призраки, с которыми он разговаривал и проводил время, вообще не существовали, а просто он был одинок и желал общества. Возможно, мёртвые мертвы, и нет никаких призраков, кроме собственных его воспоминаний об утраченных шансах, друзьях, с которыми он беседовал, письмах, которые не написал и на которые не ответил, женщинах, с которыми не заговорил на улице и которым не улыбнулся в метро. Или, пожалуй, если уж прямо – он, чего доброго, куда в большей степени сумасшедший, чем думает. Он всегда считал себя немного тронутым.
Но он подумал, что всё-таки был им кое в чем нужен, а это, по-видимому, означало, что они – настоящие. Грёзы не требуют, чтобы ты вспомнил об их существовании, когда не хочешь – всегда находится какой-то обходной путь. Возможно, в конце концов, они и были настоящими – Майкл и Лора, и все остальные, что они приходили к нему, окликая его по имени, прося о небольших услугах, которые он никогда прежде не был способен оказать. И он шёл им всем навстречу, порывисто, почти безумно, и теперь уже ничего не осталось. Теперь он был в состоянии ощутить эту разницу, как если бы, подобно пещёре, начал оседать. В самом деле, не так уж много имелось у него того, что он мог отдать, а теперь не осталось ничего-ничего, кроме той малости, которую он всегда рассчитывал приберечь для себя, чтобы можно было согреться, когда он окончательно состарится.
– Я этого не сделаю, – сказал он, зная, что Лора слушает, хотя и не мог её видеть. – Даже для тебя. Я не стану тебе помогать, потому что требуется слишком много усилий для слишком малой цели. Я не люблю вас, – это заодно и Майклу, и любому другому, кто бы ни слушал. – И мне очень жаль, если я дал вам повод думать, будто вас люблю. Это – моя вина. Я люблю только себя. А это чувство умирает под влиянием времени и знания, как и всякая любовь. Скоро все пройдёт, и я достигну какого-то подобия мира, и никто ни о чём не будет меня просить.
Он подумал о миссис Клэппер: интересно, а не придёт ли она сегодня? Если придёт, он скажет ей то же самое и покончит с этим. Ему никогда и ничего не следовало от неё принимать – ни беспокойства, ни общества, ни рассказа о Линде. Если она придёт, он вернёт ей плащ и попросит больше его не тревожить. Он надеялся, что она послушает.
Разобравшись в этом вопросе, он обнаружил, что приближается к мавзолею Уайлдера, но с иной стороны. Дорога пошла на подъём перед тем, как соскользнуть в неглубокую долинку, в которой располагался мавзолей. На вершине холма, весь в финтифлюшках, белый, как мыло, стоял замок, основанием которого были грудь и живот Морриса Клэппера. Каждый раз, когда мистер Ребек видел это сооружение, оно словно бы вырастало всё больше. И оно было единственной вещью, с которой нечто подобное происходило.