— Если увидишь такого… высокий, одет по-городскому, волосы длинные, без шапки… дай знать! — И пришпорил коня. Седло скрипнуло, и вскоре глухой стук конских копыт замер вдали.
Антон посмотрел на женщину. Она продолжала собирать фасоль. Загорелые ее руки срывали стручок за стручком, стебли шуршали торопливо и нервно, длинные колышки покачивались. Она не смотрела в его сторону, словно забыла о его существовании. Разумней всего было бы остаться здесь, чтобы дать погоне отъехать подальше, либо дождаться, пока стемнеет, но он боялся, что позже у него не хватит сил подняться, и потому не мог терпеливо ждать. С каждой минутой он терял все больше крови. Он зажимал рану рукой, а тяжесть в груди все нарастала. Женщина уже дважды вглядывалась в склоны овражка, где шныряли, разыскивая его, полицейские, потом послышался далекий выстрел, и он заключил, что погоня двинулась дальше, в горы.
Для того чтобы подняться, ему пришлось сначала встать на колени — так кружилась голова. Ухватившись за изгородь, он все же поднялся. Огород поплыл у него перед глазами, вихрем промчались колышки, увитые фасолью, сине-зеленые кочаны капусты слились в сплошную синеватую пелену. Зашатавшись, он привалился к изгороди, которая громко затрещала. Силы оставили его… А ведь если он хотел увидеть своих товарищей, надо было спешить к месту встречи, даже рискуя быть схваченным или убитым. Сделав несколько шагов, он ощутил на себе сострадательный взгляд женщины.
— Спасибо тебе, — с трудом проговорил он.
Пугливо озираясь, она подошла к нему. В ее добрых глазах была жалость. Неожиданно она сняла с головы косынку и протянула ему.
— На, перевяжи рану, — сказала она, и плечи у нее дрогнули.
Антон прижал косынку к ране.
— Прощай, — сказал он.
— Храни тебя господь, — ответила она.
Он перелез через изгородь и пошел вверх по склону овражка. Прежде чем повернуть в горы — туда, куда направилась погоня, — надо было сделать небольшой крюк. Надежда на спасение и желание увидеть товарищей слились в единый порыв — добраться, дойти. И этот порыв толкал его вперед, придавал силы. Антон не смотрел уже по сторонам, не озирался. Шел быстрым шагом, немного наклонившись, зажав рукой рану, и когда овражек, изогнувшись длинной пологой дугой, вывел его на равнину, это не произвело на него ровно никакого впечатления. Конечно, если его заметят, могут подстрелить. Но он будет идти и идти, пока пуля не уложит его на месте. Зубы время от времени начинали выбивать дробь, боль в груди и спине все усиливалась, она шла теперь уже изнутри, где пробитое легкое при каждом вдохе громко хрипело. Он старался дышать не так глубоко. Старался уверить себя, что можно дышать и одним легким. Сознание все больше сосредоточивалось на нем самом: и разум и чувства, казалось, становились слепы и глухи ко всему окружающему.
Он пересек луг и пошел по направлению к горам. 1 Впереди показались поля неубранной кукурузы, стебли которой ненадолго укрыли его, затем потянулись рощицы 34 и вырубки, одинокие высокие дубы, небольшие полянки. Это были уже предгорья. Он видел гребень горы, гигантской стеной уходившей в небо, видел отроги, сползавшие на равнину, точно громадные гусеницы, ощутил прохладу леса. Поискав глазами конусообразную вершину, где товарищи должны были ждать его, он обнаружил, что она находится чуть правее направления, которого он держался. Значит, он немного отклонился в сторону. Пришлось на минуту остановиться, чтоб мысленно прочертить предстоящий путь. Но войдя в лесную чащу, он тут же потерял вершину из виду и пошел дальше наугад, повинуясь инстинкту.
Лес подействовал на него успокоительно, пробудил смутную надежду, но когда он стал карабкаться вверх по крутому склону, дышать стало еще труднее, и он был вынужден замедлить шаг, вновь охваченный страхом, что добраться до места не хватит сил. Как бы то ни было, следовало передохнуть, и он присел на пень, поросший мхом и лишайником.
Вокруг неподвижными великанами высились белые гладкие стволы огромных буков. В тихом шелесте листвы чудился шепот бесчисленных существ, предрекавших ему неминуемую гибель. Пахло прелыми листьями и сырой землей. Но все это он воспринимал сквозь какое-то оцепенение, точно вслушивался в свое безысходное одиночество. Плеск воды неподалеку вызвал у него острую жажду, обжигавшую пересохший окровавленный рот. Но он побоялся повернуть назад и продолжал сидеть в нерешительности, терзаемый жаждой, которая под тихое воркованье потока становилась все более нестерпимой. Потом наконец поднялся и медленно побрел вверх по круче. Под ногами громко шуршала прошлогодняя буковая листва. Окажись поблизости кто-нибудь из преследователей, этот шум мог его выдать, но он не думал об этом и продолжал продвигаться вперед, цепляясь за стволы деревьев. Дышать становилось все трудней. Ценой неимоверных усилий он взобрался на какую-то седловину и здесь, на маленькой полянке, залитой теплым светом заходящего солнца, остановился, потому что боль усилилась и тяжесть в животе стала невыносимой. Во рту появился неприятный вкус, от запаха собственной крови тошнило, ноги подкашивались, на лбу выступили капли холодного пота. Застонав, он медленно сполз на золотисто-зеленый мох, росший у подножия бука. Сердце словно переместилось в виски — так оглушительно, так лихорадочно оно там стучало; потные руки дрожали, из груди вырывался хрип. Он привстал на колени, и его вырвало кровью, хлынувшей изо рта алым ручьем. Он видел, как она заливает зелень мха, теплая, дымящаяся, но это его не испугало, потому что боль и тяжесть в груди разом исчезли, дышать стало легче. Зато вслед за этим вдруг наступила страшная слабость. Он попробовал выпрямиться, и вновь все поплыло перед глазами. Потребовалась вся сила воли, чтобы заставить себя встать. Он поискал глазами заветную вершину — она была уже недалеко. К счастью, через седловину проходила заброшенная лесная дорога, и, шатаясь как пьяный, он двинулся по ней дальше. Ему пришло в голову, что было бы легче идти, опираясь на палку. Он подобрал какую-то ветку, но она оказалась слишком тяжелой. К тому же одной рукой он зажимал рану, и опираться все равно было бы трудно.
Шагов через сто дорога вывела его к самому подножию той вершины, к которой он шел. Рядом уходило вниз глубокое, сырое ущелье. Он вздрогнул от озноба. Тело покрылось холодной испариной. Остановившись, он поглядел на освещенные солнцем верхушки деревьев, видневшиеся там, на гребне горы, но гора неожиданно взмыла вверх, лес зашатался, точно какое-то ужасное землетрясение раскачало гору и подбросило ее ввысь, а небо пропастью разверзлось у его ног…
Он упал навзничь и понял это, только когда пришел в себя. Он лежал на дороге, растянувшись во весь рост. Было легко, почти радостно. Над головой повисло золотистое вечернее небо, он словно плыл в волнах какого-то ласкового, безмятежного моря. Как будто снова вернулись те далекие дни детства, когда он выздоравливал после долгой болезни. На стене бедно убранной комнатки каждое утро появлялся такой же золотистый, теплый луч, приносивший с собой ощущение радости и покоя. Он пытался поймать этот луч своими маленькими ручонками, но руки касались только шероховатой штукатурки. Он был сейчас снова тем слабым ребенком, измученным на этот раз не болезнью, а тяжкими испытаниями, которые сопутствуют борьбе. Каким желанным казался сейчас отдых! Как хотелось закрыть глаза и потонуть, раствориться в этом теплом, лучезарном сиянии!
Он вспомнил о своих товарищах, даже увидел их — они лежат далеко, очень далеко от него, где-то в лесу, усталые, осунувшиеся, измученные тревогой, и вслушиваются в тишину. В ушах у него звучал тихий шепот — казалось, было слышно, как пробегает по верхушкам деревьев вечерний ветерок. Он слышал много разных голосов, и все они чего-то не договаривали, замирая в сладкой истоме, но каждое недосказанное ими слово было ему понятно. И среди голосов был один, говоривший обо всем том, во что он верил и что сбудется на земле. Этот голос, точно звон колокола, постепенно заглушил все остальные. То исполненный тревоги, то пророчащий счастье, звучал он в солнечной позолоте неба, и его звуки низвергались каскадом миллионов голосов…
Он закрыл глаза и погрузился в забытье. На бледном, без кровинки лице проступила тихая улыбка.
Палые листья на дороге зашуршали. Из-за поворота показались две осторожно двигавшиеся фигуры в мятых коричневых гимнастерках и солдатских пилотках: они крадучись стали приближаться к нему, подходили медленно, осторожно, наставив на него короткие стволы своих автоматов. Потом вдруг переглянулись и со всех ног бросились к нему.