Джеймс про себя угрюмо подумал, что вот они, неприятности, начались, как и следовало ожидать; какое ему дело до неисправного аппарата этой синьоры, сдала бы в ремонт прежде, чем брать с собой, однако вслух пообещал, что вечером непременно зайдет.
Вечером Джеймс весьма откровенно намекнул Этвуду, что неплохо бы тому пойти тоже, мысль о том, что придется одному вести беседу с двумя старушками, наводила на него тоску; второй женщины он вблизи не видел, но решил, что это совсем древняя старушка, раз за весь день она так и не появилась на пляже.
Пригласившая их синьора Форелли, по-прежнему закутанная так, будто температура окружающей среды была градусов на десять ниже действительной, в плотной темной шали, провела их на веранду (все коттеджи были одинаковыми, с двумя комнатами, верандой и примыкающим к дому навесом), обстановка которой, так же как и их собственная, состояла из стола, кресел и дивана, только вместо шкафа здесь стояла тумбочка с вазой, а рядом на стене висело зеркало. Синьора Форелли принесла фотоаппарат, допотопную модель, которую Джеймс прежде никогда не встречал и потому не сразу сообразил, в чем причина неисправности. Завязавшийся тем временем разговор был обычным для незнакомых людей, ненадолго сведенных вместе обстоятельствами. В речи и манерах синьоры Форелли чувствовалась внутренняя уверенность, а любезность соседствовала с некоторой долей снисходительности, словно про себя она говорила: «Все это мне давным-давно известно».
— Летом Рим — ужасный город: туристы, шум, сутолока. Мы с племянницей решили отдохнуть от суеты и пожить в тихом, безлюдном месте. Джулиана не любит шума, а мне полезно погреться на солнышке.
Упоминание о племяннице развеяло в прах предположение Джеймса о ветхой старушке, но, в сущности, это было ему безразлично — копаясь в аппарате, он лишь вскользь заметил, что девушке здесь наверняка покажется скучновато.
— О, Джулиане развлечения не нужны, — сказала синьора Форелли, — а я уже слишком стара для увеселительных поездок. Эта бухта нам вполне подходит. Правда, мы думали, что кроме нас тут никого не будет.
Этвуд едва удержался от смеха: похоже, все собравшиеся рассчитывали на отсутствие других отдыхающих. Наконец Джеймс собрал аппарат.
— Теперь он будет работать.
— Очень вам благодарна, а то я уже думала, что напрасно взяла его с собой. Я, знаете ли, к нему привыкла.
Джеймс предложил зарядить пленку, но синьора Форелли сказала, что с этим она справится и сама. Когда Джеймс и Этвуд встали, собираясь уходить, наружная дверь открылась и в дом вошла молодая женщина лет двадцати — двадцати двух в бледно-зеленом платье с короткими рукавами и широкой юбкой, стянутом в талии узким белым поясом.
Высокая грудь, тонкая талия, широкие бедра и крепкие, стройные ноги — от всей ее фигуры веяло очарованием цветущей женственности, полной сил и радости жизни, однако отчужденно-враждебное выражение лица противоречило этому впечатлению столь резко, что рождало тревожное ощущение. Широкий лоб, высокие скулы, прямой короткий нос, широко расставленные светло-зеленые глаза с тяжелыми веками, взлетающие к вискам черные брови с наметившейся между ними сердитой складкой, полные, но крепко сжатые губы и круто очерченный подбородок — это лицо отражало внутреннюю силу и глубину чувств и вместе с тем способность скрывать их, если надо. Тяжелые черные волосы свободно падали на плечи, а выбивающиеся спереди из-под белой ленты короткие пряди обрамляли лицо темной рамкой.
Она окинула мужчин неприязненным взглядом и в ответ на «добрый вечер, синьорина», холодно и словно бы нехотя сказала: «Здравствуйте».
Голос у нее был низкий, но чистый, без хрипловатых ноток синьоры Форелли.
— Синьоры были так любезны, что починили мой фотоаппарат, — сказала синьора Форелли.
— Я бы сама починила.
—Ты ведь уже пробовала.
— Я бы починила, — повторила Джулиана, подчеркнуто обращаясь лишь к своей тетке.
— Сомневаюсь, что из этого получился бы толк, — возразила синьора Форелли, затем повернулась к мужчинам: — Я вам очень признательна.
Визит был окончен. Девушка сказала «до свидания» точно так же, как «здравствуйте», едва разжимая губы, и удалилась в комнату раньше, чем они вышли.
— Как тебе это понравилось? — спросил Джеймс, когда они вернулись к себе. — Знаешь, как эта синьорина на нас смотрела?