Поздно, теперь не на кого рассчитывать до самого утра.
Ан нет! Снова на улице скрипят сани, затихают у ворот. Остановились... Походив там возле лошадей, возле ворот, человек поднимается на крыльцо, топчется, сбивая снег с ног, наконец стучит в дверь: тук-тук-тук!
— Ага, говорил — поздно! Вот и после нас бог несет кого-то,— рассудительно замечает племяннику дед, вытирая измазанные селедочным рассолом руки об онучи на ногах.
А с улицы уже: ту-ду-ду-ду-у!..— сильнее. И глухо доносится озябший голос:
— Отоприте! Отоприте!
Хозяйка шлепает из чистой комнаты на черную половину, но не выходит. Видимо, уже разделась, кличет служанку:
— Матруна! А, Матруна! Оглохла ты, что ли?
— Спит твоя Матруна. Укачала бохура и уснула. Ей-то что! — говорит возчик-дед, даже не посмотрев в сторону перегородки.
А парень, его племянник, не поленился, заглянул.
— Матруна! — рявкает он вдруг, что в поле.
— Ой, ты что кричишь? Что ты кричишь? — сердится хозяйка, вместо того чтобы поблагодарить за помощь.— Ай, что ты себе думаешь, хлопец, что здесь сарай? Разбудишь всех своей дурной трубой. Чего ради?.. Матруна! А, Матруна! Ну, хватит тебе притворяться. Слышишь ты! Иди спроси, кто там ломится, ну!
Косолапая Матруна нехотя выползает из-за дощатой перегородки. Сонно потягивается, чешет бедро, потом шею и только после этого продирает буркалы и ругается:
— А, мамочки! Всю ноченьку едут и едут, чтоб они животом поехали! — честит она.— Дня им мало. Чтоб им дай бог, ни одного больше не дождаться...
И все же пошла.
Из сеней с улицы доносится перебранка. Разговаривают по обе стороны запертых дверей. Матруна злится: надо же ей хоть на ком-нибудь сорвать злость.
— Хвароба на вашу голову! — кричит она, но что ей отвечают за дверью, разобрать из-за Матруниного крика невозможно.— Пришел бы на вас черный год! Спи-и-ирт? Все одно хозяйка не впустит!.. Что? А где хотите! На улице так на улице... Было бы не брать с собой малого, мне-то что? Да говорят тебе — некуда. Полно вас тут, чертей-дьяволов! А, мамочки! Вот прилип как смола... Пойду спытаю хозяйку...
— Матруна! — все больше сердится хозяйка.— Чтоб ты там онемела. Ты что с ними разговариваешь? Ой, что ты с ними разговариваешь?
Матруна возвращается назад.
— Два воза со спиртом,— коротко докладывает она хозяйке, безобразно почесывая то зад, то живот.— Мальчонка окоченел у них, что ли. За ради бога просятся.
— Куда же я пущу? Пусть едут в Слободку.
— Ну, Песя,— вступается возчик-дед,— как так не впустить человека? Невеликие мы господа, уместимся. Не дело тащиться человеку в Слободку, коли мальчонка у него окоченел!
— Да ты сдурел, старый! Куда я их пущу? — выходит из себя хозяйка, которую раздражает назойливый стук: ту-ду-ду-ду-у!
За перегородкой ворочается в пеленках разбуженный шумом ребенок.
— Ой боже мой! — стонет хозяйка.— Боже мой! Матрунка! Гони ты их от нашей хаты, мало мне других забот... Или — ладно, пусти уж, пускай ночуют!..
И вот гремит засов, во двор въезжают сани. А еще через некоторое время в дверях показывается сперва ворох тряпья — мальчонка, а за ним — отец, с обмерзшими усами и бородой, весь запорошенный снегом.
— Добрый вечер! Хлеб да соль! — говорит он.
— Доброе здоровье! Садитесь вечерять! — вежливо отвечает дед.
— Вечеряйте на здоровье! — заканчивает обычное приветствие отец.
— Овес брать будешь? — сразу же приступает к делу хозяйка.
— Своего есть немного... Сена фунтов десять дай, надо же и тебе дать заработать.