— Хомка он! — вдруг бойко выкрикивает один мальчик, развеселившись, и бегает по сторонам смешливыми глазенками.
— Иди-ка, встань на колени! — ласково говорит мальчику благочинный, и сам учитель помогает наказанному вылезть из-за парты, чтобы поскорее выполнить приказание.
— Ну, так как же, братец, твое имя? — еще раз спрашивает благочинный у Хомки, но ответа по-прежнему нет.
— Ну, отвечай мне, Фома, «Царю небесный»!
Молчит Фома...
— Oxo-xo-o! — вздыхает батюшка.— Слушай же, я тебе прочитаю.— И твердит всю молитву от начала до конца.— Ну, а теперь ты, Фома.
Нет, молчит Фома!
— Ты, оказывается, и молиться не умеешь и читать не умеешь, и скворушку ты не видел... Скверно, брат, скверно.
— Про скворца читают только в третьем отделении, ваше высокопреподобие! — наконец осмеливается заметить учитель.
— Нет, брат, скверно! — сердится благочинный, после чего спрашивает Хомку: — А что такое шпак?
— Птичка...— робко шепчет Хомка и неожиданно улыбается, перенесясь мыслями в тенистый лес, где летом в орешнике так и шныряют шпаки и дрозды.
И уже не слышит, о чем еще спрашивает и что еще объясняет ему инспектор.
— Знай же, братец: это по-вашему, по-мужицкому, скворец называется шпаком... Он-то и есть тот самый шпак,— слышит Хомка заключительные слова отца благочинного, который при этом легонько щелкает его по носу.— Э, да ты и сам порядочный шпак! — говорит он Хомке и переходит к другим ученикам.
Ну, а потом — начальство побыло и уехало. Учитель, взбешенный, вызвал Юрку и, будто бы по приказу инспектора, велел немедленно забирать сына, а надумает опять привести, то пусть приводит не раньше будущего года, вместе со всеми, без опоздания. Праздновал учитель свое избавление!
— Хомка! Шпак! Хомка Шпак! — дразнят теперь озорные мальчишки Хомку, на этот год отставленного от школы и от ученья.
Ну, ничего, подрастет Хомка, поумнеет, может, в будущем году станет лучше учиться. Корень учения горек, зато плод его сладок...
II
Теперь уж и слово «бирка» совсем забывается, а прежде его знал каждый малограмотный управляющий в имении, деревенский староста или лесник и всякий невольник-мужик. Биркой называется палочка или кусок щепки с насечками, которые указывали, кто сколько привез копен сена на хозяйский сеновал или возов жита в хозяйское гумно, кто сколько бревен вывез из лесу или сложил лесу поленниц. В самом начале нынешнего столетия бирка в нашем краю почти вовсе исчезла. Разве что встретишь ее при штуке сукна в сукновальне, при овчине у скорняка или при мотках пряжи, скопившихся у лугвеневского красильщика Иршы, чтобы по бирке, по насечкам на ней, знать, чье сукно, чья овчина и чья пряжа.
Можно считать с теперешней точки зрения совершеннейшей дикостью выдумку нового асмоловского учителя ввести бирку в школьный оборот, да вот он, сам родом асмоловец, бывший унтер-офицер, ходил вприпрыжку, когда взбрело ему в голову это, и осуществлял он свое намерение с надлежащим усердием. Пока поздним вечером накануне филиппова дня пеклась картошка, учитель при горячем свете от печного жара выстругал ножиком брусок с пол-локтя в длину и с палец толщины. На брусок нанес он двенадцать насечек и против каждой написал те двенадцать ненавистных ему слов: «як, дык, хай, ці, ё, няма, трэба, добра, сёння, учора, дабрыдзень, казаў».
На следующее утро, как только начали собираться ученики, учитель уже стоял возле дверей и ждал.
— Добрыдзень! — сказала всегда аккуратно одетая дочь лесника, белокурая девочка, ученица третьего отделения.
Учитель молча, с затаенным смехом, пропустил ее.
Когда все дети собрались, когда дежурный прочитал «Царю небесный» и в классе воцарилась тишина, учитель вышел на середину хаты, показал всем бирку и произнес такую речь:
— Слушайте, дубье! Как ни учу я вас говорить правильно и чисто, вы все равно якаете и дыкаете. Вот, к примеру, лесникова Маша... Отец ее при господах часто бывает, в приличном свете показывается, говорит сносно и сам просил, чтобы я Машу научил-таки говорить чисто. А тем временем она нынче утром пришла и бухнула мне «добрыдзень!». А как следовало? — грозно приблизился он к побледневшей со страху дочери лесника.
Та молчала.
— Ну?!
У нее навернулись слезы, она понурилась. Весь класс замер.
— Ну?!
— Мама у нас по-простому говорит...— прошептала Марылька и заплакала. Она боялась, что из-за ее неумения говорить, как говорят паны, учитель не допустит ее экзаменам.
— Ах ты, дура полосатая! — отмахнулся от нее учитель.— Слушайте ж дальше, дубье! — снова обратился он всем детям.— Вот будет у вас такая отменная игрушка, — и повертел биркой в разные стороны.— Покамест я здесь определил двенадцать самых негожих ваших слов. Кто первым произнесет в классе одно из этих слов, тому я даю бирку. Когда он услышит, что кто-нибудь еще проиэнесет какое-либо негожее слово, пусть тому и передаст бирку. У кого бирка очутится к обеду, тот будет оставлен без обеда; у кого окажется к концу дня, того я оставлю сидеть в классе до позднего вечера. Понятно?