— Чувствую, - отвечал Канашкин, смело глядя в лицо начальника.
— Молодец! Я, знаете ли, люблю людей, которые все делают своими руками. Мне кажется, что они и на производстве как-то... дисциплинированнее, чем все эти... любители прачечных, - сказал начальник.
И ушел. А вскоре исчез и Канашкин. По каким-то своим личным, а может быть, даже и производственным делам. И по его уходе среди людей состоялся следующий разговор:
— Вот подлец! Умеет же соврать! Весь рабдень где-то шатался, а ловко так загнул - квартиру, дескать, он ремонтирует...
— А я вот никогда ничего придумать не могу, кроме как что мне надо в больницу...
— А я всегда, что мне нужно кого-то из родственников встретить...
— А мне и вообще в голову ничего не лезет. Даже как-то стыдно...
И служащие погрузились в глубокое молчанье..." И тут я оторвался от рукописи и с надеждой заглянул в строгие глаза Николая Николаевича Фетисова, своего старшего друга и непризнанного гения, проживающего у нас в полуподвальном помещении.
- Все! Конец!
- Конец так конец, - пробурчал он, затягиваясь сигаретой "Памир".
Мы сидели на осенней скамейке близ Речного вокзала. Желтые листья плавно кружились. В сопках стлался туман. Белый теплоход, протяжно гудя, выходил на середину реки Е.
— Ну и как вам оно, Николай Николаевич? – дрогнув голосом, спросил я.
— Это сатира, что ли, и называется? – осведомился Николай Николаевич.
— Ну, - обрадовался я. - Это - сатирический рассказ. Я его подправлю и куда-нибудь пошлю.
— И возьмут?
— Может, и возьмут. У меня уже штуки четыре таких опубликовано. Тут же и критика, и намек, да и вообще...
интересно.
— К черту ты его пошли, к черту, а не в газету! - вдруг взвился Николай Николаевич.
Я обомлел. А он вдруг снова изменился. Широкая улыбка осветила его испитое лицо. Золотой зуб засиял невыносимо.
- Я вот тебе щас расскажу! Если сумеешь написать - станешь великий писатель планеты. Значит, так. У одного
выдалась крайне неудачная неделька. В конторе много мантулил, потом гости приехали с деревни и всю дорогу
керосинили. На лестнице подрались, а как-то к утру уже застучала в дверь по ошибке какая-то чужая, шибко беременная чмара. Она разыскивала своего неверного возлюбленного. Кричала нахально, громко - все не верила, что ее кобеля тут нету. На скандал опять соседи рылы высунули. Дескать, все это им надоело, будут писать в ЖЭК заявление. Ну, мужик и струсил. А вдобавок ему утром приносят какую-то повестку, чтобы пришел и все свое имел с собой. Мужик повздыхал, повздыхал, а потом взял да и повесился. Все. Конец.
Я обозлился.
- Ну вот ты скажи, Николай Николаевич! Ведь ты же умный человек. Вот, допустим, написал я такой рассказ - кто напечатает такой бред?
— А это уже не мое дело, - надменно отозвался Николай Николаевич.
— И потом - чего это ему вешаться? Вообще никому не надо вешаться. Есть масса других выходов.
Но Николай Николаевич молчал. Я тоже замолчал. Мы погрузились в глубокое молчание. Мы сидели на осенней скамейке близ Речного вокзала и молчали. Желтые листья плавно кружились. В сопках стлался туман. Но белый теплоход уже не гудел, потому что он уже ушел.
— А что, может, выпьем, Николай Николаевич? - сказал я.
— Это - другой разговор, - ответил Фетисов[2].
Полярная звезда
Тут недавно в Швеции опять Нобелевские премии давали за картины, и не явился один лауреат, фамилию которого я называть не стану, а звали его - Витя.
Его они очень долго ждали, держа доллары в руках, но он все равно не явился. Ни туда, ни сюда, ни оттуда, ни отсюда - он никуда больше не явился. И никто про него никогда ничего уже больше ни от кого не слышал, потому что он, несмотря на знатность, был холост и одинок, весь себя отдавая лишь своей замечательной работе.
А случилось с ним вот что. Будучи юношей, он жил в Сибири, в городе К., где и занимался борьбой дзюдо и учебой в художественном училище.
И вот однажды вечерком он идет домой на квартирку по висячему мосту через речку Качу, а его на мосту встречает бедно одетый хулиган. А он и сам был одет достаточно скромно, в кирзовые сапоги.
Хулиган злобно посмотрел на бедного юношу, почти подростка, и грубо приказал, указывая на его старенький этюдник:
- А ну, покажь, что у тебя в сундуке, пфимпф!
Витя же ему совершенно ничего не ответил. Он в эти
секунды глядел ошеломленный на одинокую Полярную звезду, указывающую с неба путь заблудшему человечеству. Какое-то озарение охватило внутреннюю душу будущего мастера, и он прошептал сам себе:
- Полярная звезда!..
- Покажь портфель, падла-курица! - наступал на него хулиган. Но юноша все не слышал: невыразимым