С такими мыслями я и являюсь в это образцовое блатное хозяйство. И, гордо задрав плешивую голову, следую между рядами освещенных изнутри теплых стеклянных теплиц, полных огурцов, луку и помидоров для начальства. После чего и оказываюсь в кабинетике, где с ходу, не давая ей дух перевести, спрашиваю наглую от постоянных просителей секретаршу:
— Владимир Адольфович у себя?
— У себя, - нахально отвечает она.
— Я к нему.
— Одну минутку! - вопит она, но я уже делаю шаг, открываю кожаную дверь и вижу, что там сидит мелкое
совещание. А во главе его ораторствует какой-то мужик, но он далеко не тот мой друг, бравый камрад Метцель, а какой-то совсем другой начальствующий мужичонка.
- Извините, - говорю. - Помешал.
И делаю шаг назад.
А там секретарша Нинка на меня бросается, что, дескать, куда это я лезу, что Метцель действительно у себя. Но он у себя дома, потому что он месяц назад вышел на пенсию и сейчас сидит дома от обиды, что его на пенсию послали.
— А если вы насчет луку или огурцов, то у нас их нету, они будут в марте-апреле, а мы сейчас только лишь
произвели посадку этих культур, - говорит мне Нинка.
— Милая Ниночка, - отвечаю я ей. - На кой же мне они сдались, ваши огурчики, свеженькая ты моя, когда я
к вам совсем по другому делу, связанному сугубо с производством, а не то чтоб все жрать да разбазаривать.
— Ну это тогда совсем другой коленкор, - успокаивается Нинка. И мне говорит: - Вы подождите, у него товарищи из Норильска. Они скоро закончат, и он вас примет.
— А я и жду, я и жду, - отвечаю. А сам думаю: - Господи! Да неужто уж и спасен?
Ну, часа всего полтора и прождал. Они все оттуда выходят, как из парилки. А я к оратору:
— Товарищ! Товарищ!
— Что? Нет! - гаркнул он. - Я! Мы идем обедать.
Луку нет, огурцов нет, помидоров нет!
-Да я...
- Нету луку! Нету огурцов! Вы прекратите эту порочную практику, понимаешь! Что у вас? Письмо? Откуда?
И он берет в ручки свои мою бумаженцию и долго в нее смотрит, ничего совершенно не понимая.
А тут Нинка-умница, чтобы свой ум доказать, хихикая ему говорит:
— Да нет, Мултык Джангазиевич, оне совершенно по другому вопросу. Насчет продления договора о поставке...
— А-а, - смягчился новый начальник. - Что ж вы сразу мне не сказали?
Вынимает свою шариковую ручку, а у меня аж сердце захолонуло.
— Где расписаться-то? И что же вы это, товарищи, нас так со сроками подводите? - журит он меня, держа мой
документ и свою авторучку вместе.
— Да мы... У нас реконструкция. Всего на полгода и продлить-то, - лепечу я.
И смотрю - о господи! - деловой этот замечательный человек, красивый этот Муллюк Минаретович, стоящий
ныне, как скала, на страже государственных огурцов и луку, быстро мне все подписывает, а Нинке говорит:
- Шлепнешь печать. Мы пошли обедать.
После чего и уходит прочь с нетерпеливо топчущимися, как стоялые кони, норильчанами.
И - о господи! - спасен! Крашеная Нинка, все еще хихикая, ставит мне печать, я дарю ей приготовленную шоколадку "Сказки Пушкина" и действительно, как в сказке, на крыльях Радости и Победы вылетаю за дверь этого нервного предприятия.
- Спасен, - думаю. - Спасен! Прогрессивка - моя, премия - моя, а все прошлые дела - в архив!
А в это время в кабинете звонок. Я притаился за дверью.
- Да, да. Нет, нет, - говорит Нинка. - Уже ушел, одну минуточку - я посмотрю.
Выбегает. Я притаился за дверью.
- Товарищ! Товарищ! - кричит она в лестничный пролет.
Ха-ха! Нету там для тебя товарищей!
Она и возвращается, понурая, говорит в телефон:
- Нет, он уже уехал, наверное.
Из телефона же - ругань с акцентом, даже за дверью слышно.
- Ага, - думаю. - Опомнился? Ну, да поздновато, брат. Подпись-то на месте. И печать там же.
И на уже упомянутых крыльях лечу дальше. Солнце светит ясное, здравствуй, страна прекрасная! Небо - синее, скоро - весна, уж и теплом повеяло, и я - вон он я какой молодец! Все свои интересы соблюл, включая и интересы родного предприятия.
А только жрать мне сильно захотелось, а времени уж ровно оказалось два часа. Я - туда-сюда, и везде, нигде нету для меня питания. Потому что - где и совсем закрыто на обед с двух до трех, а где стоят хвосты таких же, как я, гавриков. И торчать мне там нет никакого навару, теряя время.
И тут-то вот и появляется на сцене этот проклятый беляшик, из-за которого я погиб.
А то, что жрать-то мне охота. Ну я и купил у этих двух, две заразы стояли на остановке с алюминиевым бачком, из которого валил пар. И эти заразы кричали: