Первые десять минут дом занимал выжидательную позицию, потом сверху забарабанили. Самих стуков слышно не было, зато Тит видел, как затряслась люстра - верный признак того, что сосед прыгал, пытаясь воззвать к его совести. Тит глубже зарылся в подушки и уплыл на волнах рока. Бабуля, вероятно, тоже стучала, но ее не было слышно и подавно. Тит уже предвкушал, как он распахнет дверь и выдвинет бабке ультиматум: либо она остается жить в квартире на его условиях, либо уезжает обратно в деревню, где тихо, спокойно, и петухи кукарекают. Про петухов придумал Верман, который настоял, чтобы друг включили их в победоносную речь.
Тит заподозрил неладное, когда случайно взглянул на дверь и обнаружил, что комод медленно, но верно двигается в его сторону. Дверь оставалась запертой, но вот ящики с одеждой, мелко дрожа, скользили по паркету, словно их толкали сзади. Тит оцепенел лишь на секунду. Потом вскочил на ноги, с трудом ловя равновесие на мягкой постели, да так и рухнул на подушки, потому что комод преодолел расстояние до кровати в два счета и с грохотом врезался в нее, вывалив на одеяло содержимое ящиков. Белье, сыпавшееся из накренившегося комода, помешало ему сразу разглядеть длинное узкое тело размером с некрупную собаку, которое запуталось в простынях. Это его и спасло. Потому что когда Тит разглядел, что именно к нему ползло, то сумел лишь закричать - бездумно, во всю мощь легких. Тело же оцепенело, перестав слушаться.
У существа не было головы. Покрытый спутанным, влажным мехом червяк заканчивался резко и тупо. Там, где тело кончалось, имелось лицо - другими словами то, что смотрело на Тита из первой половины червя, назвать было нельзя. И это лицо было самым отвратительным зрелищем, какое приходилось видеть Титу - а ведь он считал себя специалистом в ужастиках. Но какая же разница была между монстрами из виртуального мира и тем существом, которое, плюясь и клацая острыми зубами, рвалось к нему, путаясь в постельном белье. Торчащие из пасти зубы составляли разительный контраст с младенческим личиком твари: большие умилительные глаза лазурного цвета, гладкая нежная кожа, смешной носик-пуговка... Еще от существа отвратительно воняло, и Тит вдруг с ужасом понял, что то зловоние, которое он периодически улавливал из бабулиной комнаты, принадлежало не старушке, а твари.
Когда оцепенение прошло, было поздно. Тит дернулся, спрыгивая с кровати, но младенчик с туловищем червяка оказался быстрее. Ногу рванула острая боль, и Тит приземлился на пол уже с присосавшимся к лодыжке чудовищем. Схватить тварь за длинное туловище, чтобы оторвать от себя, не удалось. Ее мех вдруг покрылся какой-то смазкой, отчего руки скользили, а кожу на ладонях щипало, словно он трогал кислоту. Сражаясь за жизнь, Тит давно перевернул колонки, которые стояли рядом на постели, и теперь комнату наполняли не божественные ритмы рока, а его трусливые вопли.
Он уже был уверен, что его сожрут, начиная с ног, когда увидел дырку, прогрызенную в двери. Из дыры выглядывало бабкино лицо и рука с кружкой. Старушка протягивала ему чашку, словно предлагая выпить молочко перед смертью. При этом она напевала, и Тит безошибочно узнал мелодию, которую за неделю успел выучить наизусть. Старуха всегда пела эту песню, если в квартире или за окном шумели.
Когда тварь вдруг отпустила его ногу и шустро поползла к бабуле, Тит понял, что никогда больше не сможет смотреть ужастики так, как они это любили с Верманом: с хохотом и полными чашками попкорна. Когда тебе отгрызают ногу, это чертовски больно и совсем не смешно.
Старушка ласково взяла червяка на руки и, протянув сквозь дыру, исчезла в своей комнате. Когда она вернулась, Тит сидел в прежней позе, и ей пришлось долго кричать, а вернее, по-старушечьи хрипеть, чтобы он впустил ее, открыв дверь. Где-то в помутненном сознании всплыло правило, что нечистую силу добровольно впускать нельзя, но Титу было больно и страшно, поэтому он доковылял до двери и упал в бабулины объятия.
Несколько часов спустя ему стало лучше - по крайне мере, в физическом смысле. Рана, заботливо перевязанная и смазанная старушкиной мазью, уже не болела, в животе было тепло от блинчиков с творогом и вишневым вареньем. А вот то, что творилось у него на душе и в голове, упорядочиваться никак не желало. Пожалуй, Тит скорее бы поверил в мутантов, живущих в канализации под городом, чем в небыль, рассказанную бабкой Валерией.
- Я в молодости глупой была, совсем как ты, - говорила старушка, ласково поглаживая внука по голове. - Весь мир казался только моим, кровь бурлила, сердце в пляс пускалось, стоило солнышку из леса показаться. Изба у меня хоть и с краю деревни находилась, но дома у нас рядком стояли, двор к двору. А я как выйду утром на крыльцо, да как затяну песню, да еще громко, чтобы на другом конце улицы слышно было. Горластая была, петь любила - слов нет как. Что ни делаю, всегда пою. Меня, конечно, предупреждали. Старая Текла, ведьма деревенская, шум ой как не выносила, внучки ее не раз ко мне бегали, и проклятиями грозились, и капусту топтали, и гусей в поле выпускали. Много пакостей делали, да я ведь упрямой была. Все пела. А когда брат баян подарил, так еще и играть стала - больше ведьминой семьей назло, чем в удовольствие, играла ведь плохо. Ну и доигралась, допелась. Ведьма Текла при смерти была, а колдуны на пороге миров жизни и смерти - самые сильные. Подселила она ко мне Тихолюбку. Хоть бесом ее назови, хоть демоном, все одно. Когда только тварь эта появилась, то совсем крохотной была - с палец, не больше. А теперь вон как раздалась, уродина бесноватая. Стоит ей шум услышать, сразу расти начинает, надувается, как упырь болотный. А тому, кто шумит, несдобровать. Сущность у нее такая - убить, и дело с концом. Хорошо, что знакомая колдушка из другой деревни помогла, научила шептать одну песенку, от которой Тихолюбка успокаивается. Ну, еще молочко - верное средство. Так-то вот, внучок, и живу с проклятием на горбе. Вся жизнь тихо проходит, как в могиле. В деревне Тихолюбку оставить не получилось, к вам привезла. Куда я, туда и она. Богом клянусь, не хотела в город, да сынок мой настойчивый, помрешь, говорит, одна, а так хоть на старости лет в семье поживешь. Я подумала и согласилась - очень уж тоска меня заедала. А для Тихолюбки чемодан особый смастерила. Специально песни громко над ним пела - и ничего, не слышала она. Но твои песни, Титус, громче моих оказались. Семь дней назад Тихолюбка была с ладонь, а теперь вон, до собаки вымахала. Что делать? Прямо не знаю...
Рассказ бабки привел Тита в дикий восторг. Иметь в семье настоящую проклятую - это было круто, а быть укушенным демоном - такого не случалось ни с кем из его друзей. Показать Тихолюбку, спящую в чемодане, старушка отказалась, но Тит был уверен, что рано или поздно ее уговорит. Он был рад и тому, что она согласилась обучить его волшебной песенке.
Дыру в двери Тит закрыл постерами, наклеив их с обеих сторон, а комнату прибрал в рекордные для себя сроки. Пообещав старушке ничего не рассказывать родителям и вернуться до темноты, он умчался к Верману, чувствуя себя героем.