Только после этого остальные ратники выходили в путь под обязательным прикрытием разъездов, с тем, чтобы как можно скорее добраться до нового подготовленного к обороне места («острожка»)[96]. Таким же образом стал продвигаться к Тихвину из Устюжны и отряд Сунбулова.
В конце августа, выиграв стычку с вражескими разъездами, его казаки «пришли на Турково», в 5 верстах от Тихвина, и стали готовить очередное укрепление. Но на беду, и среди них нашелся изменник — некий Федька Переславец, хорошо осведомленный о положении своих станиц (шведы сообщают, что это был курьер), который попал к «немцам» и «поведа им все по ряду про Государевых людей». Надо сказать, что, не смотря на потери, шведское войско представляло собой грозную силу: сверх двух тысяч солдат, осаду обеспечивало две тысячи конницы и столько же черкас (к последним недавно подошло значительное подкрепление). Почти очистив остроги на посаде и при малом монастыре и отведя осадный корпус в Сиверскую крепость, шведы бросили всех своих всадников против Сунбулова.
«Немцы» и запорожцы воспользовались тем, что царское войско оказалось разделенным между несколькими «острожками», и 28 августа разгромили его по частям — в незаконченных укреплениях и по дороге к ним. Многие ратники погибли и попали в плен (среди пленных оказался и игумен Онуфрий), а остальные бросились в реку и спаслись в укреплении за 15 верст от Тихвина; в качестве трофеев, по заявлению Видскинда, шведам досталось 22 русских знамени[97]. Сунбулову ничего не оставалось, как отвести свое упавшее духом войско на Валдай, где казаки укрепились острогом и, по своему обычаю, стали разорять окрестности.
С торжеством вернулись враги в прежний свой лагерь, но здесь их ждало разочарование. Еще накануне, когда тихвинцы заметили подготовку к выступлению против Сунбулова, шведам пришлось временно прервать осаду и отвести войска к укреплениям. Прозоровский умело воспользовался этим, и 28 числа его ратники, пройдя узким путем среди болот на юг от крепости, внезапно атаковали и сожгли вражеские остроги на посаде и у Девичьего монастыря, рассеяв занимавшие их отряды и захватив три пушки (в том числе одну потерянную 17 августа). Блокада в тот день была практически снята, поскольку атаман Иван Микулин смог отправиться в Москву[98] — сообщить о состоянии полка и передать сведения от «языков», — а несколько новокрещенов уехали в свои дальние деревни. Впрочем, главные осадные средства противника, собранные в Сиверской крепости, уцелели, а сама она осталась неприступной: возможно, именно под ней пострадал Леонтий Плещеев, который «Государю служил, убил немчина копьем», однако в конце боя был тяжело ранен двумя пулями в ногу и выбыл из строя до конца осады. Один из служилых татар привел с собой «языка», от которого воеводы узнали о ведущемся к острогу со стороны Северской крепости подкопе[99]. В общем, когда окрыленные победой шведы и черкасы, показав осадным сидельцам пленного игумена, прокричали, что надеяться больше не на что, и предложили сдаться, им ответили сначала бранью, а затем стрельбой.
Однако, вскоре положение тихвинцев резко ухудшилось. Пока шведы вели новый подкоп, черкасы вновь, в ночь на 7 сентября, попытались поджечь острог с помощью своих «приметов». Осаждавшие отбивались уже камнями: боеприпасы были на исходе. Следующей ночью шведы поставили осадные туры вблизи западных стен города — на расстоянии броска камня, а затем стали валить высокий вал для обстрела внутреннего пространства острога. Казалось, что последние дни обороны уже сочтены: после вражеского приступа, потеряв всякую надежду на успех, изменили Государю казак Тяпка и сын боярский Ростовского митрополита Мурат Пересветов. Последний донес, что в крепости кончается и продовольствие, и порох.
В этих условиях осадные сидельцы обратились к последнему средству спасения русских людей той эпохи — к покаянию. Если уже в Древней Руси военные неудачи и прочие бедствия воспринимались как наказания за собственные грехи, то ратная история царского периода знает примеры вполне практических мер религиозно-нравственного характера для «отвращения от себя гнева Божия» и исправления ситуации. Так, причинами поражений царских войск и мятежа в Казани зимой 1551–1552 гг. митрополит Макарий назвал безнравственное поведение самих русских ратников и призвал их немедленно исправиться под угрозой царской опалы и отлучения от церкви[100]. Через полвека царь Василий Иванович и патриарх Гермоген призвали защитников Москвы от болотниковцев к посту и покаянию (ноябрь 1606 г.). Точно также и в 1611–1612 гг. строжайший трехдневный пост соблюдали земские ратники и вообще все православные, которые находились в Подмосковных таборах и осаждали поляков в Москве: «Был пост три дня и три ночи, не только что старые и юные, но и младенцам, которые у сосцов материнских, не давали есть, так что многие младенцы помирали с того поста». Нередко осадные сидельцы вспоминали и такой благочестивый обычай, как постройка обетной «обыденной» церкви: к примеру, в Троице-Сергиевом монастыре освещение престола во имя Николая Чудотворца в Успенском соборе повлекло за собой прекращение цинги (1609 г.)[101].
97
Новгородские летописи. Рязань, 2002. Кн. 2. С. 367, 424, 425; Видекинд Ю. Указ. соч. С. 287.
98
Он первым получил жалование за «тихвинское осадное сидение». 15 сентября (Приходно-расходные книга… С. 158).