Из-за сугубо нуарного дизайна «Синефобии» света дисплей почти не давал, в комнате дрожал студенистый мрак; чуть подтекала на столешницу бордовым бликом мышка и как болотные огни моргали с пола зеленые глазки модема и адаптера. Экранчик лежащего навзничь телефона вдруг молча озарился бледным сиянием и разочарованно погас секунд через пять. По потолку проползали неясные уличные отсветы.
Ксения попыталась представить себе ЭТОГО: где он сейчас? Точнее: «откуда» будет очередная серия его виртуальной роуд-муви? (Что за два дня он что-нибудь написал, она не сомневалась.) Он никогда не упоминал никаких географических названий, но любил описывать пейзажи и интерьеры. Довольно странное ощущение: постоянная доступность человека, о физическом местопребывании которого не имеешь никакого представления…
Прятки — она хмыкнула вслух… «Hide and Seek». Тоже, между прочим, есть такой ужастик…
Она поймала себя на том, что перед очередным «раундом» настраивается на боевой лад. Привычно становится в некую пренебрежительно-превосходственную позу… Интересно, сколько в этом искренности с моей стороны? Впрочем, я и по жизни-то зачастую уже неспособна сказать, когда и насколько искренна…
Вон, непосредственно вчера сидели в «Китайском летчике»: они с Андрюшкой и Даник Ревдин, литкритик глянцевого журнала, сноб-пижон-англоман (чьи рецензии стремятся к идеальной форме рекламного слогана: «Писатель Икс — русский Дэн Браун!», «Роман Игрек — „Парфюмер“ нулевых!») со своей нынешней девицей, Сашенькой, несмотря на юный возраст и придурковатый вид, не только заведующей, как выяснилось, культуркой в какой-то богатенькой дотационной газете, но и нашумевшей недавно собственного производства гламурно-скандально-эротически-феминистским романом, косноязычно скатанным с умеренной свежести западного бестселлера. И вот, значит, в столь продвинутой компании пошел у них продвинутый разговор — о литературе!
О том, что, оказывается, из полудюжины нынешних русских прозаиков, кому вообще есть еще что сказать, за последние пару лет чуть не все написали по роману о конце света. Под тем или иным соусом. Причем разворачивается светопреставление у всех в России — и «кончается» именно современная наша действительность. Часть упомянутых текстов Ксения и сама читала.
Даника с Силецким это, понятно, удивляло — с чего бы вдруг подобное поветрие? Тем более тогда как раз, когда жизнь зримо налаживается, та самая действительность устаканивается, жиреет помаленьку на нефтедолларах, цены вон на недвижимость как растут… Ксения быстренько скроила пренебрежительную мину и отвесила что-то в том духе, что писатель, как правило, — существо бедное и непомерно при этом амбициозное, а поскольку в наше время пустые интеллектуальные понты оплачиваются плохо, то ребята, вместо чтоб заниматься тем, за что башляют, онанируют себе, воображая, как, значит, все вот-вот накроется…
Сморозила, а потом вдруг подумала — сама того не желая: это ведь от невыносимости. От невыносимости мысли, что вот так ОНО ВСЁ теперь и будет. Всегда (по крайней мере, в масштабах индивидуального существования). Вся эта тоска, все это убожество.
(Писателям, блин, — не овцам вроде Сашеньки, а именно тем, кому еще есть что сказать! — сейчас и здесь должно быть совсем худо. В конце концов, это ведь и правда чудовищно вырожденный мир. Что с него взять человеку, чья профессия — творческое осмысление реальности? Лет пятнадцать кряду все шаталось, сыпалось, разваливалось, отмирало — и первым мёрло, естественно, сложноорганизованное, незаурядное, нетривиальное… Пока не осталось одно облезлое и обшарпанное, простое и серое, туповатое и живучее. Мерзость и тоска. Ну, раз так — кажется им, — то пусть бы, наконец, распалось и это, уже не жалко, пусть бы вовсе ничего не осталось, кроме пустого места, на котором хоть теоретически есть шанс с нуля начать что-то совсем-совсем другое. Ан нет: тут-то оно вдруг и устаканивается, стабилизируется — на мышином уровне, где у существ побольше и посложней шансов нет, но где грызунам — в самый раз. И вот с этим-то смиряться они, существа побольше, — видимо, почти на подсознательном уровне — ох, не хотят. И зовут ангелов с трубами и прочее очистительное пламя: уж лучше, дескать, горение, чем гниение — в пожаре может уцелеть хоть что-то огнестойкое, тогда как в болоте разлагается все…)