— Ты вроде говорил, что так и не нашли концов? — спросил он.
— Ну да. Насколько я знаю… У нас же, сам знаешь, если преступление совершено ментами — сколько у него шансов быть нормально расследованным…
— То есть там заметал следы кто-то из ментов?
— О, наши менты еще не такое творят. Я знаю истории, когда тела убитых воровали из больничных моргов, уродовали: дробили кости лица, вырывали глаза… Подменяли все документы, данные в документах, хоронили под другими именами и как неопознанных. «Нет тела — нет дела»… — он на секунду отвлекся, сказал что-то в сторону, — …святой ментовский принцип, — хмыкнул. — Чаще всего, к слову, они его понимают так: найденный труп просто отволакивается на территорию другого РОВД — пусть лучше у коллег прибавляется «висяков»!.. («Погоди… — в сторону, со смешком. — Потом!..») А иногда просто никто за жмуром не приезжает. Ну на хрена ментам париться, заводить дело на очередного допившегося до смерти бомжика?.. Известный случай был — в Ульяновске, по-моему: труп бомжа две недели провалялся в заброшенном доме всего в трехстах метрах от мэрии. Жители соседних домов несколько раз звонили в ментовку, потом даже в газету обратились — никому он на хрен нужен не был…
Как любой нормальный репортер, Денис не упускал возможности щегольнуть осведомленностью и небрежным профессиональным цинизмом. Большинство пьянок с ним оставляло у Вадима специфическое и малоприятное ощущение, словно после прохода между вагонами в поезде — в кратковременной грохочущей темноте, на сквозняке, по шатающимся железкам, под которыми на расстоянии руки бешено мельтешат шпалы, — и ты спешишь снова встать на твердый пол тамбура, уже не в силах, однако, отделаться от осознания о его ненадежности. Вадима всегда интересовала психология человека, постоянно курсирующего между двумя почти изолированными мирами: маленьким, уютным и самодовольным, где выходят газеты, существуют сисадмины и развлекаются на своих интернет-конференциях эскаписты-синефилы — и гигантским, ледяным, нечеловеческим, ментовско-уголовно-наркоманско-бомжовьим, не оставляющим от провалившегося в него даже трупа…
— …А с неустановленными трупами у нас бардак тот еще, и спрятать концы, тем более, если ты знаком с системой, — нефиг делать. Там же, в этой истории, у ментов с судмедэкспертом, скорее всего, была круговая порука: карта и запись в регистрационном журнале подделаны, тетке-аферистке сплавлен труп с дырами от пуль… Он давно кремирован. Никто колоться не станет, а доказательств нет… Заведомая, короче, безнадега. — Денис помолчал, а потом вдруг добавил: — Я только вот думаю: а вдруг именно в этом дело?..
— В чем?
— Ну смотри: твой кореш, ничего не подозревая и ничего такого в виду не имея, рассказывает про это на своей болталке. И допустим, действительно есть человек, знающий об убийстве. Но он ничего не может доказать и вообще, естественно, боится светиться. И он — уж не знаю, насколько случайно, — читает эту телегу. Что он подумает?
— Что кто-то, кто хочет, но не может раскопать всю историю… тоже боится… таким вот образом ищет союзников… анонимно…
— Да нет, чушь, конечно, — сам себя решительно опроверг (Вадиму показалось, с облегчением) Яковлев. — Ну подумай: с какого бодуна он сунулся бы в таком случае на киноманский сайт? Он бы тогда на какой-нибудь форум ментов, адвокатов или судебных медиков полез бы…
— Ну, теоретически можно проверить, — хмыкнул Вадим. — Е-мейл его есть…
Там, у Дениски играла «House of the Rising Sun» в странной обработке.
— Е-мейл… — механически повторил Яковлев. — Е-мейл… А давай е-мейл.
Он опять уставился в бумаги, словно не очень понимая, о чем там речь. Он не спешил — как и те, кто был расписан в его бланках.
Впрочем, здесь, в этой комнате, в этом здании, в этом городе, и до тебя самого доходило, что спешить вообще некуда, никому, — что нет в суете и спешке ни малейшего смысла, и вообще ни в чем нет смысла, и не было никогда. Отвесно оседает за окном снеговая пелена, зудит лампа дневного света, шелестят переворачиваемые листы, изнуряюще и бессмысленно, как всё, что происходит в жизни, от которой остается — спеши не спеши — только вот: нечеткие строчки на поганой бумаге, забитой в беспорядке в рассохшиеся шкафы.
— Да… — наконец подал доктор голос. — Двадцать восьмого марта. Год без малого назад. Причина смерти — сердечный приступ… А, ну так допился, наверное. У него же диагноз был — хронический алкоголизм…
— Это точно он? — Знарок попытался стряхнуть оцепенение.
— Каширин Владимир Георгиевич. Тыща девятьсот шестьдесят девятого года рождения… — Доктор поднял на майора глаза. Покрасневшие, словно с недосыпа, глаза на совершенно безразличном лице.