Ладно, но при чем тут Лот?
Ксения, однако, норовила поменьше объяснять и побольше спрашивать.
— …В Риге у него была кличка Бакс, — кололся потихоньку под ее напором Влад. — Не знаю, почему. От Макс, наверное. Но я помню, все у нас его называли Бакс или Зеленый…
Сначала я просто застываю, рефлекторно повернув к двери голову. Звонок надрывается, дребезжит, колотится — хозяйский, требовательный, ультимативный. Прервавшись на секунду, разражается вновь: кажется, еще свирепей — пришедший отступаться не намерен, он все знает и никому спуску не даст… Он (они?) совсем рядом, метрах максимум в трех от меня, по ту сторону единственной закрытой ветхой створки: стоит, вмяв пальцем кнопку и не отпуская. Наконец отпускает — и снова жмет… И — удар, от которого сотрясается дверь: ногой, не иначе…
Черт его знает, сколько это продолжается. И все это время я стою на одном месте, не меняя позы, не шевелясь, не дыша, не думая, не чувствуя — вроде и не существуя уже… Пока в паузе между приступами звуковой электрической эпилепсии до меня не доносятся голоса. Один я слышу отчетливо, второй доходит лишь в виде отрывистых вяканий. «Вставай, сука!» — орет первый голос: молодой, веселый, то ли пьяный, то ли просто расхлябанный. Незнакомый. Но с очень знакомыми интонациями.
Ему что-то, кажется, вякают, он отвечает — не слышно за дребезгом. Я осторожно делаю два коротких шага к двери. «Ник, сука! Встать!..» — и ржание, и новый удар ногой. Неразборчивая реплика второго. «Да ему просто встать в лом, валяется с бодуна, тело, квасил всю ночь…» Невнятный ответ. Я прислоняюсь плечом к стене возле проема. «Да я ему звонил вечером, он кривой уже был. Бухаем у меня, говорит…» Бубнеж, гулко резонирующий в подъезде. «А щас мы проверим». Пауза. «Тихо!» — и близкое шуршание, легкий толчок в дверь с той стороны. Через секунду я вздрагиваю и отшатываюсь — за спиной у меня верещит мобила. В той самой комнате, где лежит… это… «Во, звонит!» — радуется голос за дверью и тут же все начинается сначала: бесконечные, ввинчивающиеся в мозг трели и вопли: «Рота, подъем! Пацаны пришли! Выкатывай пацанам, Русел!..»
Я вдруг обнаруживаю, что давно уже смотрю на себя. В зеркало прихожей. Невидяще. Когда же до меня доходит увиденное, я поспешно зажмуриваюсь.
Второй, невнятный голос за дверью принимается увещевать, поминая соседей. «Да хули он!..» — упорствует, погогатывая, первый. Некоторое время они вяло препираются — второму явно надоело, но обоим явно нечего делать. Курят — в щель под дверью просачивается запах. Привалившись к стене спиной, я сползаю по ней на корточки: ноги не держат. Стена холодная — и кажется, что это ее холод, просачиваясь сквозь позвоночник, ребра и лопатки, растворяет внутренности, заполняя своей студенистой массой все полости снова начинающего вибрировать тела. «А че они?..» — «Да бухали, я говорю, всю ночь». — «С кем?» — «С Зеленым». — «С каким Зеленым?» — «Ну Максом»…
Я открываю глаза — и встречаюсь с собственным взглядом.
— …Ну, Макс — он, конечно, человек такой… специфический, — Минц хмыкнул мрачновато. — Всегда был, сколько я его помню… Хотя раньше, ну еще в Риге, еще когда мы молодые были — мы же все тогда квасили, все были раздолбаи, все нонконформистами себя считали. А потом, ясное дело, деньги стали зарабатывать, семьи завели, ну сами понимаете… А Макс — не, ни фига, остался таким же панком, как в двадцать лет. Причем в тридцать, как вы догадываетесь, это выглядит уже совершенно по-другому. Если у тебя и в этом возрасте нет ни работы нормальной, ни семьи, ни даже места жительства постоянного, если ты по-прежнему квасишь как конь — то это уже тяжелый случай… Хотя Макс, я говорю, он уже и в двадцать от остальных отличался порядком… — Минц вдруг замолчал, глядя в почти пустую стопку.
— Чем? — подбодрила Ксения.
— Ну, у него большие тараканы в башке на самом деле… Такие, знаете, добротные странности. Например? Например, он терпеть не мог физических контактов с другими. Любых. Даже рукопожатий. Даже к себе самому он никогда не притрагивался — как, знаете, все мы руки потираем, в носу ковыряем, за ухом чешем… Он — никогда. Еще, помню, его воротило от запахов — особенно от человеческих: пота, парфюмерии, дезодорантов, всякого такого… мокрой верхней одежды — в транспорте, знаете, набитом… В час пик ездить он отказывался — пешком через полгорода ходил. Толпу ненавидел любую… В общем, антисоциальность у него, так сказать, физиологическая…