Я зажмурился и некоторое время стоял так, с закрытыми глазами. Смыслы распадались — или ускользали: чувство ухода реальности из-под контроля было физическим, тошнотным. Словно неподконтрольна она была не сознанию, а телу — как палуба в качку. Хотя и правда качало… Раскачивало, мотало и с надсадным, по средостению дерущим сипением несло из потемок в потемки.
Я открыл глаза: щекастый, налитой, на полтора сиденья, боров лет сорока пяти смотрел снизу в упор со стремительно нарастающей агрессией — на болтающегося на поручне меня. Думал, я пьяный и вот-вот его облюю (он был недалек от истины). Его соседка, ухоженная, сучьего вида тетка за пятьдесят, тоже косилась — испуг и ненависть. С обеих сторон и сзади мягко наваливались, протяжно протирались.
Где-то совсем рядом разговаривали. По голосам: две вряд ли совершеннолетние мочалки. Блядски растягивая слова и глумливо взгогатывая. Одна рассказывала второй, как, значит, в клубе к ней кто-то подкатил яйца:
— А я ему говорю: «А какая у вас машина?» «Вольво Эс-восемьдесят» — с понтом охуеть круто… А я: «А какого года?» «Две тыщи первого». А я: «А щас какой?..»
Парное ухабистое реготание.
Не-мо-гу.
Сжав зубы, я стал протискиваться туда, где, кажется, было посвободнее. Протиснувшись, понял, почему. На одном из диванчиков развалился некий молодогвардеец, бухой в муку — уже не в состоянии даже сидеть, клонясь неудержимо вперед, оплывая здоровенным бесформенным мешком, бликуя светлым, широким, наглым, почти под ноль уделанным затылком. На соседних сиденьях и в проходе, куда орел намеревался в ближайшее время нырнуть носом, было, естественно, пусто. Под его голенастыми ногами перекатывалась, рокоча, по мокрому полу бутылка из-под «Хольстена».
Вдруг в судороге спонтанной активности, не поднимая головы, гвардеец пнул стеклотару что есть мочи первой подвернувшейся нижней конечностью — бутылка звонко отлетела по диагонали к дверям, завертелась на месте, но, поколебавшись, смирилась с физическими законами и медленно покатилась обратно, против движения поезда. Опять к этому орлу. Тогда он, по-прежнему не распрямляясь, подцепил ее за горлышко рукой и шарахнул об пол. Бутылка не разбилась. Орел раз за разом методично молотил ею в одно и то же место — но то ли ему силенок в полуотрубе недоставало, то ли стекло за границей выдули на совесть: не бился пузырь. Плотно набитый по обе стороны от урода вагон старательно ничего не замечал.
Наконец с огнестрельным аханьем бутылка лопнула, осколки шваркнули окружающим под ноги. Гвардеец снова застыл в состоянии неустойчивого равновесия, видимо, полностью удовлетворенный состоявшимся восстановлением мировой гармонии. Головы за все время он так и не поднял.
Это была «Арбатская», и вышел я на Воздвиженку. Мороз мгновенно обварил — словно за минувшие полчаса он усилился вдвое. Некоторое время я, пытаясь понять, что мне делать, потоптался среди столпившихся тут «стекляшек», между которыми как всегда кучковалась крысиная стекляшечная публика — разве что порядком прореженная холодом и ночным уже временем. Потом вспомнил, что здесь имелась «точка» — единственная в окрестном суперцентре, торгующая в этот час бухлом.
Она, слава богу, никуда не делась. Не магазин, не киоск даже — узенькое окошко в тылу киоска, к которому, понятно, протянулся длиннейший хвост: ханурики, бомжи, просто полууголовное жлобье, а также разнокалиберные неформалы в косухах-банданах из числа традиционно тусующихся близ рок-магазина, что в соседнем павильоне по Воздвиженке. Все кривые: кто мрачно-остервенел, кто громко-экспансивен. Босховская массовка. Я пристроился в конец, чувствуя, что пальцы в щелястых ботинках уже немеют.
Неформалы, вопя, толкаясь, еле балансируя на льду и неверных ногах, выясняли, кто из них менее формален. «Да какой ты на хрен панк!» — «Я панк!» — «Ты панк?» — «А че?» — «Да ты хоть знаешь, кто такой Сид Вишес?» — «Знаю!» — «Ну?» — «Это… это… забыл…» — «Дебил! Это солист „Секс Пистолз“!..» Чудовищная бомжиха с опухолью во всю морду, тоже пьяная и неостановимо речистая, дежурила — стрясала мелочь.
Разжившись двумя бутылками у взмыленной тетки в окошке и увернувшись от хотевшего чего-то бухарика, я отошел к улице, осторожно (ноутбук не шмякнуть) пряча звякающую добычу в рюкзак. До сих пор в голове не укладывалось, что бабки можно не считать…
Это да — только что делать? Куда теперь?
Хороший вопрос.