— Рассказывай, — велел негромко, чтоб не слышала телемолодежь.
Ксения рассказала (так же негромко) про свой визит на Люсиновскую. Дацко потягивал кедровую, брякая о стол тяжелыми золотыми (и даже, кажется, с драгкаменьями) котлами, глядя внимательно и без выражения (его телефон тут же заголосил, но он сбросил звонок), — и Ксения не взялась бы сказать, действительно ли Аркаша ее слушает или думает про себя о чем-то совершенно постороннем. У него всегда был этот пустоватый взгляд и скудная мимика человека, мыслями от тебя далекого. Крупное, красивое, но уже теряющее четкость черт лицо — уже становящееся потихоньку рыхло-мужиковатым…
— Как, ты говоришь, фамилия?
— Валяев. Капитан. Из УБЭПа.
У него опять заорал телефон — другую мелодию (а может, другая труба).
— Перезвоню, — отрезал Дацко. — А когда ты его последний раз видела? — Ксении. — Гордина?
— Ну, я не помню числа. В конце декабря… Слушай, и что он — правда так и пропал? И никто ничего не знает?
— Похоже на то. Причем пока спохватились… Он же буквально перед самым Новым годом срыл. Ну, уже накануне праздников никто, конечно, не работал, с Нового года до Рождества все квасили — и только когда опохмелились, на работу выползли… Причем даже тогда еще толком никто ничего не прочухал — кроме, видимо, этого их Меркина…
— Вити? Про него меня Валяев тоже спрашивал… А что Витя?
Дацко некоторое время ее разглядывал (опять же — неизвестно, ее ли):
— Он тоже подорвал. И вот тогда только все стали на уши.
— Так что там с бабками-то?
— С бабками? Не знаю, что с бабками. Но банчок этот…
— Этот — «…инвестиций»?..
— Да. Ка-Бэ-И. К нему менты, говорят, довольно давно уже приглядывались. Объемы выдачи нала через его кассу были что-то уж слишком немереные.
— «Мыли» типа?..
Аркаша промолчал.
— Этот мент сказал, банк выделил какие-то большие бабки его Фонду…
— Он же еще типа и некоммерческая организация — Фонд… То есть они там могли всякие схемы крутить. Тем более что бухгалтерия у него, я слышал, в натуре была стремная. Тоже мне — общественники-благотворители… Фонд поддержки кино…
— Получается что? Что Игорь их украл? Эти деньги?
Дацко посмотрел пристально — теперь уже, кажется, именно на нее:
— Получается, что бабок нет. И Гордина нет.
— А может, это Витя?
— Гордин пропал до Нового года, а его еще в январе видели.
Ксения промолчала. Аркаша глянул на ювелирные котлы. Решительно добил стопку.
— Это не ты мне про какой-то сайт говорила? — спросил неожиданно.
— Про какой сайт?
— Какой-то есть сайт киноманов-параноиков…
— «Синефобия.ру»?
— Во-во.
— Нет, не я. А что такое?
— Да несут чушь какую-то…
— Не про Игоря случайно?
— Про него самого.
Они обменялись взглядами.
— Не буду эту хрень повторять — попробую уточнить. Узнаю чего — скажу. — Аркаша поднялся. — А сейчас все, бегу, передача у меня. Если еще в ментовку потянут — звони. Если я что-нибудь нарою — позвоню сам. Давай.
Он ушел, приветственно отмахивая кому-то, широкой напористой походкой человека, абсолютно точно знающего, что надо делать в жизни и как. И спешащего это сделать. Иногда Ксения ловила себя на ощущении легкой жути, которое оставлял Дацко. В отличие от всех без исключения людей своего круга и типажа Аркаша не был откровенным хамом, и в отличие от большинства из них ни в коей мере не был дураком. Но насколько Ксения могла судить, это был персонаж, начисто лишенный любых принципов.
В графинчике осталась треть. Ксения бессмысленно рассматривала его, слушая, как телевизионная молодежь продолжает начатое еще до ее прихода и явно далекое от финала азартное обсуждение, кто из них и их знакомых кого, где, как, куда, при каких обстоятельствах и с какими подробностями пялил.
Вернувшись — уже за полночь — домой, загнав машину на стоянку, скользя от нее привычные двести метров до подъезда по обледенелым разбитым дорожкам, меж сугробов, кустов и заборов, в кромешной темени и абсолютном безлюдье, Ксения заметила, что опять ускоряет шаги и избегает оглядываться по сторонам. Это не был сознательный или подсознательный страх того, что вот сейчас молча, сдавленно пыхтя, нагонят, свалят с ног, пнут в живот, засветят ботинком в лицо, вырвут сумку (хотя подобные истории случались с ее непосредственными знакомыми обоих полов и разных возрастов) — точнее, страх не именно этого… не только этого…
Ощущение, частенько сопровождавшее ее поздние возвращения, да и вообще почти любые одиночные прогулки по ночной Москве, было менее предметным и более всеобъемлющим. Во внезапное чувство собственной совершенной беспомощности, уязвимости и потерянности складывались, например, сейчас и темень, и безлюдье, и двадцатиградусный, не слабеющий вторую неделю мороз, и крайняя степень усталости в сочетании с осознанием безрезультатности своей беготни, и омерзение от вылитых тебе на голову за день чужих понтов… — и что-то еще, неуловимое, но явственное, бесплотное и при этом чугунно-давящее, неощутимое, но исподволь разъедающее, как радиация…