Но лифт и не думает останавливаться…
И только тогда она наконец замечает. Точнее, отдает себе отчет.
Он едет не вверх.
А вниз.
С первого этажа.
Она таращится на кнопочную панель. Сандалит «стоп» — абсолютно безрезультатно. Уже не контролируя себя, колотит кулаками в двери — и отшатывается, когда в ответ снаружи в них с грохотом врезается что-то такое, от чего створки лязгают, как зубы при апперкоте и сотрясаются вместе (кажется Ксении) со всей кабиной. Свет мигает и лифт — от удара, видимо, — останавливается. В течение нескольких секунд Ксению окружает кромешная темень — свет все-таки вырубился совсем, — и на эти секунды она поддается безмысленной животной панике. Но тут же лампа загорается опять — и дверные створки ползут в стороны.
Перед Ксенией самая обычная лестничная площадка между этажами. С мусоропроводом. Неотличимая от ее собственной.
Причем, кажется, — именно ее. Между шестым и седьмым.
Выждав положенный срок, створки начинают смыкаться. В последний момент Ксения просовывает между ними носок сапога и они послушно едут обратно.
Она медлит еще секунд семь и все-таки делает шаг наружу.
Это ее площадка. Ничуть не изменившаяся с утра. Разве что крышка мусоропровода не закрыта до конца — что-то здоровое сунули и оставили…
Она проводит трясущейся ладонью по лицу.
…Получается что? Так выглядит нервный срыв?.. Или чего похуже?..
Лифт за ее спиной наконец закрывается. Ксения, мокрая и обессиленная, спускается по пролету до собственной двери.
Да… Такого со мной — никогда еще…
Пьяные руки не сразу расстегивают сумку. Не сразу нашаривают ключи.
Лифт снова гудит, кем-то вызванный. Ксения вставляет ключ в замок. Черт, ну и руки, а?.. Ключ никак не вставляется. Да что за…
Лифт, спустившись всего на этаж, открывается пролетом ниже. Кто-то выходит из него — судя по шаркающему звуку.
…Руки тут ни при чем. Это не тот ключ.
Как это — не тот?.. Вот — все они. Вот — от наружной двери…
(…Выходит из лифта. Из лифта, который только что был пуст…)
Она лихорадочно тычет ключом в скважину, уже зная, что — бесполезно. Тот, кто вышел из пустого лифта, ждет, топчется (судя по звуку), шаркает на площадке внизу.
С протяжным, стонущим, скрипящим железным зевком откидывается пролетом выше крышка мусоропровода. Сама собой.
Ключи вывертываются из руки и увесисто брякают о бетон. Из замочной скважины толчком выдавливается крупная темно-красная капля и соскальзывает, оставляя на двери вертикальную дорожку. За ней проталкивается следующая.
Тот, нижний, начинает неторопливо, грузно шаркать вверх.
Ксения отступает от двери: на шаг, еще на шаг, еще — визжа… думая, что визжит… собираясь завизжать… Кровь течет из замочной скважины уже непрерывно, она же проступает по периметру замка… вокруг глазка — из отверстия которого тоже протянулась бордовая полоска… показывается из-под двери…
Наверху нечто споро выбирается из приемного контейнера мусоропровода — что именно, она не успевает увидеть, потому что рефлекторно поворачивает голову налево, к поднимающемуся снизу.
И тогда уже визжит вслух.
…И вот на этом-то малина всегда и заканчивается. Когда требуется наконец показать, что же именно лезет на героя/героев/героиню. Потому что выбор тут невелик, и что ни выбери — обязательно выйдет идиотизм и пошлятина. Что: зомбаки, распадающиеся на ходу? мутанты чернобыльские? чудища инопланетные? перекошенный маньяк с зазубренным свинорезом? Сколько раз все уже было и сколько раз успело осточертеть… Прав был Игорь: безумно сложная задача — сочинить сейчас не дебильный и небанальный хоррор.
Створки лифта расползлись. Ксения вышла, расстегивая сумку, опустила глаза, ища ключи… Вздрогнула, чуть не шарахнулась, завертела головой.
— Чего? — переспросила севшим голосом.
— Привет, говорю, — хмыкнул Сева с седьмого, курящий на лестнице. — Не пугайся так…
— Легко сказать — не пугайся, — облегченно ухмыльнулась она. — Ты в зеркало давно смотрел?
8
Ксении казалось: когда она говорит, что понятия не имеет о подробностях деятельности Фонда поддержки кино, ей не очень-то верят. Понятно, почему. Но в данном случае Ксения почти не лукавила. Фонд возник уже в те времена, когда вечная улыбчивая уклончивость Игоря (касавшаяся в основном его ходок «налево» и дефицита «семейного» бюджета) превратилась в тотальную скрытность — хмуро-озабоченную и без всяких ухмылочек. Последняя не только знаменовала переход их отношений в предсмертную стадию, но и свидетельствовала (по крайней мере у Ксении сложилось такое впечатление) о существенных изменениях в Игоревом профессиональном модус вивенди.