Ремарк перешел почти на шепот под впечатлением от собственных слов. Все-таки он был потешный хомяк. Таинственно блестел на меня глазами из-под очков, потом словно встряхивался и брал профессорский тон:
— …Так вот, сценарий Яновица и Майера был хоррорной, но прямой метафорой — хочется сказать, нацизма… преступной власти, подчиняющей себе чужую волю, — некий фокусник доктор Калигари, он же директор психолечебницы, посылает подвластную ему сомнамбулу по имени Чезаре убивать неугодных. И что делает Вине? Слегка перерабатывает — точнее, дописывает сценарий, обрамляя историю Яновица и Майера (к возмущению последних) первым и последним эпизодами, из которых выясняется, что история эта — бред пациента психушки! То есть меняет ее смысл на полностью противоположный. И из фильма, предостерегающего от доверия власти (психиатру), «Калигари» превращается в прямой призыв ей доверять!.. Но уже на явной и густой мистике замешано все, что происходило с самым, вероятно, знаменитым немецким кинокошмаром. Я имею в виду, сами понимаете, «Носферату»…
Мы свернули налево, в полудохлый скверик, где вокруг скамейки кучковались и даже, кажется, мужественно разливали (на морозе) бомжи, перешли какую-то улицу — Ремарк толкнул дверь кабака с бодрящим названием «Перед боем» и крупным уведомлением в витрине о том, что сюда могут не пустить без объяснения причин. Нас, впрочем, пустили; Рэмыч стянул с носа мгновенно запотевшие очки — но лекция таки прервалась (как водится, на самом важном — видимо — месте): в пивнухе этой за двумя составленными вместе столиками дули разливное «Невское» с десяток молодых людей, знавших, оказывается, Ремарка и принявшихся с ним здороваться. Ребятам было плюс-минус по двадцать и вид они имели вполне себе районный — Рэмыч в их компании смотрелся бредово, — хотя я сразу понял, что он тут не просто свой человек, а большой авторитет. И только тогда я вспомнил (все-таки слушал я это уже сильно датый), как то ли Виталь, то ли Костя рассказывали: Марков возглавляет и духовно-идеологически окормляет некую молодежную компанию: не то незарегистрированную партейку, не то пародийное тайное общество, не то ролевой клуб. Они там проходят полушутейную инициацию, в дни солнцеворотов-солнцестояний выезжают на природу, жгут костры и устраивают псевдоязыческие радения… Похоже, что эту его паству я сейчас и наблюдал.
Надо сказать, что в отличие от своего гуру, оставлявшего вполне в итоге приятное впечатление (с невольной умилительно-покровительственной ноткой), ученички не вдохновляли. Чувствовалась в них какая-то вкрадчивая нагловатость, неприятная самоуверенность: словно они тут были уже хозяева, просто об этом еще никто, кроме них, не знал — но должен был узнать в ближайшее время… И хотя бритыми черепами лампы кабака отражали только двое, кажется, из прозелитов, — я бы и себе, не говоря уж о каком-нибудь студенте из Зимбабве, не пожелал общения с подобными любителями языческой старины темным вечерком у них на районе.
Нет, я не представлял, конечно, очкастого хомяка за дачей инструкций, как резать таджикских гастарбайтеров или просто произносящего что-нибудь в духе «Россия для русских», — Ремарк был слишком взрослый и слишком умный. Никакой он был, понятно, не нацист и даже не националист — он был эстет с тягой к готике и инфантильный мифоман. Но у меня возникло подозрение, что одни и те же игры он и его паства воспринимают совсем по-разному: Марков-то был целиком из девяностых, когда трепотня и выпендреж могли быть самоценными — а нынче любая теория обязана иметь практические выводы…
Я вдруг вспомнил, как Виталь делал глазами пьяному Косте, когда тот помянул про Ремарка, как неохотно давал мне его координаты. Я подумал, что и сам Виталь, возможно, не так прост…
— Алена? Здравствуйте. Меня зовут Александр Знарок, я из московского уголовного розыска. Я знаю, что с вами уже беседовали мои питерские коллеги, но я хотел бы задать вам еще буквально пару вопросов.
— Да?
— Вас спрашивали, не помните ли вы среди знакомых Виталия мужчину лет тридцати-тридцати пяти по имени Коля, Николай. Вы сказали, что нет. Попробуйте вспомнить еще раз: может быть, кто-нибудь не по имени Коля, а по прозвищу, скажем, Ник?
— Да… Вы знаете, я потом уже вспомнила… Да, кажется, именно Ник. Но только это давно было, год где-то назад, и я всего один раз его видела, причем мельком… Кто-то к Виталику приходил, не помню уже кто, — и там еще этот парень был. Странноватый такой, почему я его немножко запомнила. Вроде панка. По-моему, они его Ник называли. Только… я могу, конечно, ошибаться, я действительно очень плохо помню, но мне почему-то кажется, что Ник — это не от Николай. Может быть, это от фамилии было: Николаев там, Никифоров… Может, еще от чего-то… Не помню. А звали его вроде бы как-то по-другому.