Графика была новым увлечением Лайзы.
- Дочитал? - спросила девочка на французском. Её отец был англичанином, а мать француженкой. Первые шесть лет жизни Лайза провела с франкоязычной бабушкой. Та часто ругала её, то и дело всплескивая руками и восклицая: «Oh, mon Dieu! Maladroite Quasimodo».
Лайза была одной из немногих, от кого я мог услышать родной язык. Это грело душу, даже несмотря на то что девочка владела французским только в общих фразах.
Стоит заметить, для ребенка больного детским церебральным параличом у Лайзы не наблюдалось дефектов речи. Девочка была весьма смышленой.
- Еще не успел, - признался я.
- Где остановился?
Лайза всегда «тыкала», вопреки тому, что разница в возрасте между нами составляла более двадцати лет. Даже когда мы говорили на английском, в каждом «you» я слышал «ты».
- На эпизоде, где армия бродяг пытается выбить дверь Собора. Осталось менее сотни страниц.
- Я знала, ты не успеешь. Теперь у тебя совсем нет времени, - сказала девочка, и я прочел укор в ее глазах. Она понимала, но не принимала моей жертвы.
Лайза открепила от планшета лист бумаги и протянула мне.
Чтение давалось ей с трудом, поэтому она любила мои пересказы и рисовала к ним графические иллюстрации.
Среди услышанных прежде историй более всего Лайза была увлечена рассказом об Эсмеральде и Квазимодо.
На листке бумаги, который девочка мне протянула, красовался рисунок. Звонарь собора держал на горбу причудливое сооружение из стульев и кошек, увеселяя толпу, а вокруг него плясала цыганка, стуча в бубен. Рядом также была изображена козочка с золотыми рожками и рукоплещущие горожане.
- Теперь мне не узнать, чем всё закончится, поэтому додумала сама. Бродяги выкрадут Эсмеральду из Собора, а она прихватит с собой своего спасителя Квазимодо. Он оставит архидьякона и станет отшельником. Вдвоем с цыганкой они убегут далеко и станут зарабатывать на жизнь, устраивая представления на улицах.
- Уверен, Гюго так и написал, - поддержал я.
- Порой они будут голодать и спать под звездным небом. Им будет недоставать денег, зато времени будет полно. Им не нужна вакцина.
Я завидовал беззаботному образу жизни, который Лайза вела в застенках дома сеньоры Кабреры. Старушка не позволяла ступить и шагу за порог, поэтому дни и ночи девочка проводила занимаясь любимым делом - рисунком и живописью.
В нашем мире творчество стало таким же расточительством времени, как пешие прогулки, и такой же дорогостоящей прихотью, как содержание собак или блюда из говядины. Я, не имея никаких талантов, считался ценной социальной единицей, так как был способен сидеть у конвейера, пока тот фабрикует пачки с соевым мясом. Теперь же, когда я в любой момент мог умереть от обильного внутреннего кровотечения, мы с Лайзой попадали в одну когорту людей, инвестировать вакцину в которых считалось пустой её тратой.
- Красиво, - сказал я, возвращая иллюстрацию.
Лайза достала из-под кровати металлическую урну с пеплом и зажигалку. Она подожгла лист бумаги и стала заворожено следить за тем, как нарисованные Эсмеральда, Квазимодо, козочка и окружающая их толпа стремительно таяли, чернея.
У нас не было времени на долгие прощания, поэтому мы, не говоря ни слова, обнялись и простояли неподвижно с пол минуты. Напоследок, девочка сказала мне:
- Tu es bon. Dieu t'aime. - Но в последней фразе я услышал: «Я люблю тебя» и был убежден, что именно такой смысл Лайза вложила в нее.
Покидая дом сеньоры Кабреры, я спохватился и обратился к старушке:
- Сеньора, приютите Жеана?
- На кой черт мне твоя крыса? - ответила мексиканка. - Только будет своими черными глазенками напоминать о тебе.
- Что ж, тогда до свидания!
- Уж прощай, - поправила женщина.
- Прощайте!
Затворив дверь, я неуверенно поплелся прочь. Миновав ярдов десять, я рванул и побежал обратно.
Я застал сеньору Кабреру за кухонным столом. Она уткнулась лицом в ладони. Старушечьи плечи сотрясали рыдания. Я пал перед ней колени и принялся осыпать ее дряблые мягкие мокрые щеки поцелуями.
- Вы святая! Святая! Берегите Лайзу. Я люблю вас. Ну же, не сердитесь на меня, ведь я так вас люблю! Я, может быть, негодяй, и мой жест самопожертвования лишь тщеславное позерство, но вы ведь меня любите? Ну, правда, ведь любите! Я знаю, знаю, что любите!
Выпалив всё это, я выскочил за порог, бежал, не останавливаясь, и больше не возвращался. Глаза застилали слезы, так что я едва мог разглядеть дорогу перед собой. Я наткнулся на прохожего, и это заставило меня опомниться. Рослый плечистый латиноамериканец выругался и зашагал прочь. Спустя пару секунд, на часах высветилось уведомление: «Аноним отнял у вас минуту. Остаток на счете 5:44».