Так говорила баронесса сама себе и поминутно поправляла очки.
Маруся заслушалась.
— А на площади справа — показана казнь менестрелей, — продолжала тетя Ингрид. — В средние века это было обычным делом. Городские власти приговаривали к наказанию ни в чем не повинных артистов, а то и казнили! Ужасные времена!
Она запнулась и заглянула в тетрадку.
— Перед нами — похожий случай… Мы видим повозку-эшафот, на нем палача в алом балахоне и четверых молодых людей, приговоренных к наказанию. Посмотрите: разбитые лютни и дудки принадлежат им! Это — менестрели, и они ещё не допели свои крамольные песни. Их рты забиты кляпами, но глаза смеются! Песню нельзя казнить! Песни свободны!
Маруся, зачарованная рассказом, уже давно подошла к картине и встала позади говорившей.
И вдруг голос тети Ингрид сделался глуше, потом совсем умолк, а в ушах раздался свист. Это длилось всего миг, и когда свист исчез, маленькая циркачка очутилась в толпе у городских ворот…
ЧЕЛОВЕК СО СВИРЕЛЬЮ
Она тут же наткнулась на стражника, но каким-то странным образом прошла сквозь него!
«По-моему, я стала привидением!» — рассмеялась про себя Маруся.
Среди людей, спешащих в город, она заприметила бродячего артиста. Лицо его было размалевано белой краской. Один глаз смеялся, другой — плакал нарисованными слезами.
— Золотой за вход! — остановил его стражник.
Артист «достал» из воздуха расписной пряник и угостил стражника.
— Хо! — удивился тот.
А человек вошел в город. Маруся пошла следом за ним.
На городской площади гудел летний рынок.
У фруктового ряда человек задержался. Над зелеными грушами возвышался толстенный торговец и держал за шиворот испуганного мальчугана.
— Я тебе покажу, как воровать, оборвыш!.. Подумайте только! — взывал он к зевакам. — Сегодня — грушу, а завтра и к городской казне подберется!..
Толпа зашумела.
— В тюрьму его! — кричали одни.
— Из-за одной-то зеленой груши?.. — удивлялись другие.
— А сколько в них сил вложено?! — надрывался торговец. — Сколько трудов?! Эй, стража!..
Человек с размалеванным лицом достал из-за пояса свирель, заиграл. И рынок ахнул: на всех лотках, во всех корзинах, повсюду на земле лежали груши!
— Вот это артист!
Городские мальчишки заскакали вокруг торговца на одной ноге и завопили в восторге:
Торговец недоуменно смотрел, пока до него не дошло, что его недозрелый товар теперь никто не купит!
— Ааааааа! — завопил он и выпустил мальчишку. Тот сразу же заскакал с товарищами:
— Э-э-э!
Человек со свирелью улыбнулся, поднял с земли одну грушу и пошел, уплетая её на ходу.
А над площадью разносилось:
— Это — колдовство-ооо!.. Сатана-а-а!.. Конец света-а-а!..
МЕНЕСТРЕЛИ
— Бомммм!.. Бомммм!.. Бомммм!.. — мрачно пробил колокол.
На городской стене появился герольд.
— Именем Правителя города, — прокричал он, — Муниципальное Ведомство Доносов постановило: бродяг и смутьянов, именующих себя менестрелями, признать виновными в распевании дерзких песен и приговорить к лишению языка. Дьявольские инструменты — сжечь!
Он затрубил, и на площадь въехала повозка-эшафот, на которой стояло четверо молодых парней, уже знакомых Марусе по картине в замке.
За повозкой, разбиваясь о камни мостовой, волочились на веревках приговоренные лютни и дудки. Сзади шла стража. Повозка проехала сквозь смолкнувший человеческий коридор и остановилась посреди площади.
К эшафоту подошел палач с длинными клещами в руках. Его лицо было скрыто красным балахоном с прорезями для глаз. Он шагнул к первому парню и вытащил кляп.
запел Менестрель.
— Молчать! — лениво сказал палач и раздвинул клещи.
подпели первому Менестрелю остальные.