Это крестьянину понравилось. Когда поп подошел к ним поближе, Уленшпигель сказал: «Сударь, скажите по правде, какого цвета это сукно?». Поп сказал: «Друг, вы это сами хорошо видите». Крестьянин сказал: «Да, сударь, но вот эти двое хотели меня уверить в том, о чем я знаю, что это неправда». Поп сказал ему: «Что мне за дело до вашей ссоры? Не все ли равно – белое оно или черное?» – «Ах, дорогой сударь, – сказал крестьянин, – рассудите нас, я вас очень прошу». – «Ну, раз уж вам так этого хочется, – сказал поп, – то я ничего другого сказать не могу, как только то, что сукно синее». – «Теперь ты слышал?» – сказал Уленшпигель – сукно мое». Крестьянин сказал: «Поистине, сударь, не будь вы в сане священника, я подумал бы, что бы лжете и что вы все трое – мошенники. Но так как вы священник, я обязан этому верить». И он отдал Уленшпигелю и его товарищам сукно, в которое они оделись на зиму, а крестьянину пришлось ходить в своем рваном кафтане.
68 История рассказывает, как Уленшпигель в Ганновере опростался в бане, считая, что это дом очищения
Владелец ганноверских бань, что у Полотнянных ворот, никак не соглашался называть их банями, а звал «домом очищения».
Уленшпигель узнал об этом и когда пришел в Ганновер, то отправился в эти бани, разделся и, войдя в мыльную, сказал: «Господи благослови вас, хозяин, и ваших присных, и всех, кто обретается в этом чистом доме».
Банщику это понравилось, он сказал ему: «Добро пожаловать» – и прибавил: «Господин гость, вы верно говорили, это чистый дом. И это также дом очищения, а вовсе не баня. Ибо пыль – она и на солнце и на землю садится, есть в золе, есть и в песке».
Уленшпигель сказал: «Что это дом очищения – очевидно, ибо мы входим в него нечистыми, а выходим – чистыми». И с этими словами он наложил большую кучу в лохань посреди мыльни, так что на все помещение завоняло.
Тут банщик сказал: «Ну, теперь я хорошо вижу, что слова и дела не всегда совпадают. Твои слова мне по душе пришлись, а вот дела никуда не годятся. Слова хороши, а вот дела гнусно пахнут. Разве так должно делать в доме очищения?». Уленшпигель сказал: «Разве же это не дом очищения? Я полагал, что мне нужнее себя изнутри очистить, чем снаружи, иначе я бы сюда не пришел».
Банщик сказал: «Нутро очищать надо в кабинете задумчивости. Здесь дом, где отмывают пот, а ты превратил его в дом, где облегчают живот». Уленшпигель сказал: «А эта грязь разве не от людской плоти отстала? Чистить так чистить! Как снаружи, так и внутри».
Банщик рассердился и сказал: «Люди облегчаются на задворках, а ты, чертов плут, можешь гадить на своей могиле. Я не стану этого за тобой убирать да отмывать». С этими словами банщик велит Уленшпигелю убираться из бани. Уленшпигель говорит: «Хозяин, позвольте же мне за мои деньги вымыться. Вы хотите хорошо заработать, а я хорошо искупаться». А хозяин велит ему идти прочь из мыльни, не надобно ему уленшпигелевых денег. Коль он добром не хочет идти, ему живо на дверь укажут. Уленшпигель смекнул: «Плохое дело здесь голым с бритвенными ножами сражаться». И пошел вон из дверей, говоря: «Все-таки одну грязь я славно очистил», и вышел в горницу, где хозяин обычно обедал со своими домочадцами. А банщик взял и запер дверь, будто хочет его тут под арестом держать, пусть его испугается и потужит. А Уленшпигель тем временем решил, что в мыльне он недостаточно очистился. Увидел накрытый стол, поднял скатерть, наложил там горку и опять накрыл. Когда хозяин его отпер, они больше не ссорились. Уленшпигель только сказал: «Дорогой хозяин, теперь я, думаю, совсем очистился в вашем доме. Как станете за стол садиться, не поминайте лихом, а мне пора в путь-дорогу».
69 История рассказывает, как Уленшпигель в Бремене скупил у крестьянок молоко и слил его вместе
Диковинные и смешные проделки творил Уленшпигель в Бремене. Однажды пришел он на тамошний рынок и увидел, что крестьянки привозят на продажу много молока. После этого он дождался ближайшего базарного дня, когда сюда опять привезли много молока. Уленшпигель добыл большую кадку, уселся с ней на рынке, скупил все молоко, какое только там было, и велел целиком слить его в кадку. И кругом на кадке записал о каждой молочнице: «Этой столько-то, другой столько-то» и так далее. И сказал, чтобы они тут подождали, пока он не сольет вместе все молоко, тогда он каждой женщине оплатит ее долю.
Женщины кружком уселись на рынке, а Уленшпигель все закупал молоко, пока его кадка не оказалась почти полной, а с молоком уже никто больше не появлялся на рынке. Тут Уленшпигель пришел к ним и сказал: «В этот раз у меня нет денег. Кто не хочет подождать 14 дней, может взять свое молоко обратно из кадки» – и с этими словами ушел.