— Франция? — спросила Лиз.
Ламберг кивнул.
— Он отправил наше предложение в Вену?
Ламберг не ответил. Неясно было, слышал ли он ее вопрос.
— Или это излишне? Может быть, Он уполномочен сам принять решение?
— Решение императора — это всегда решение императора, и более ничье. А теперь я вынужден попрощаться с вашим высочеством. Вашему покорному слуге не следует более беседовать с вашим высочеством, даже под защитой псевдонима.
— Потому что мы находимся под имперской опалой? Или Он опасается ревности своей супруги?
Ламберг тихо рассмеялся.
— Если ваше высочество позволят, граф Волькенштайн проводит вас в зал.
— А ему это дозволяется?
— Он — вольная душа. Ему дозволяется все, что не нарушает приличий.
Волькенштайн подал Лиз локоть, она положила ладонь на кисть его руки, и они неспешно вошли в зал.
— Все посланники здесь? — спросила Лиз.
— Все без исключения. Однако не всем дозволено приветствовать друг друга, а тем более вступать в беседу. На все есть строгие правила.
— А графу Волькенштайну дозволено беседовать со мной?
— Ни в коем случае. Но мне дозволено идти с вами об руку. И об этом я буду рассказывать внукам. А еще я напишу об этом. Королева Богемии, напишу я, легендарная Елизавета, знаменитая…
— Зимняя королева?
— Я намеревался сказать fair phoenix bride.
— Граф говорит по-английски?
— Немного.
— Граф читал Джона Донна?
— Мало, увы. Но, по крайнее мере, читал ту прекрасную песнь, в которой Донн призывает отца вашего высочества прийти наконец на помощь королю Богемии. No man is an island.
Она подняла глаза… Потолок зала был покрыт неумелыми фресками, которые так часто встречались в Германии — обыкновенно кисти второсортного итальянского художника, которого во Флоренции наняли бы разве что расписывать сарай. С одного из карнизов в зал мрачно смотрели статуи святых. Двое держали пики, двое держали кресты, один сжал кулаки, еще один держал корону. Под карнизом были закреплены факелы, а в четырех люстрах горели дюжины свечей, умноженные зеркалами. Сзади у стены стояли шестеро музыкантов: четыре скрипача, арфист и человек с необычайного вида горном, каких Лиз никогда не видела.
Она прислушалась. Даже в Уайтхолле она не слыхала такого. Из глубины скрипки поднялась мелодия, другая скрипка подхватила ее и, добавив ей ясности и силы, передала третьей, покуда четвертая обвивала весь этот поток своей воздушной трелью. Неожиданно две мелодии слились воедино, и тогда их подхватила и понесла дальше арфа, скрипки же, тихо беседуя друг с другом, запели новую песню, и как раз в этот момент арфа позвала их, и снова две линии соединились, и над ними поднялся радостный глас еще одной мелодии, стальной, пульсирующий — глас горна.
И все затихло. Вещь была короткая, но Лиз показалось, что она звучала долго, словно музыка несла в себе собственное время. Несколько слушателей нерешительно захлопали. Другие стояли тихо, будто прислушиваясь к себе.
— По дороге сюда они играли нам каждый вечер, — сказал Волькенштайн. — Вот этого длинного зовут Ханс Кухнер, он из деревни Хагенбрунн, в школе не учился, двух слов связать не может, но Господь ниспослал ему великий дар.
— Ваше величество!
К ней приблизилась пара: господин с угловатым лицом и выпирающей нижней челюстью и дама, у которой был такой вид, будто она замерзла и никак не может согреться.
С сожалением Лиз увидела, что Волькенштайн, которому, очевидно, не следовало даже замечать этих людей, отошел в сторону, сложил руки за спиной и отвернулся. Мужчина поклонился, женщина сделала реверанс.
— Везенбек, — представился мужчина, так нажимая на «к», что его фамилия окончилась чем-то вроде небольшого взрыва. — Второй посланник курфюрста бранденбургского. К услугам вашего величества.
— Какая радость, — сказала Лиз.
— Потребовать восьмое курфюршество! Вот это поступок.
— Мы ничего не требовали. Я лишь слабая женщина. Женщины не ведут переговоров и не ставят требований. Мой сын же сейчас лишен титула, который позволил бы ему чего-либо требовать. Все, что мы можем, — это отречься. Что я с приличествующей скромностью и предложила. Никто, кроме нас, не может отречься от богемской короны; это можем только мы, и мы это сделаем. В обмен на курфюршество. Требовать же для нас корону — дело протестантских сословий.
— То есть наше?
Лиз улыбнулась.
— А если мы этого не сделаем, например, потому что не желаем, чтобы баварские Виттельсбахи сохранили курфюршество…