Некоторое время он держится, висит. Он думал, что сможет спать на широкой ветке, прислонившись к стволу, но теперь понимает, что так не получится. На дереве не найти мягкого уголка, и все время приходится держаться, чтобы не упасть. Сучок врезается в колено. Сперва кажется, что можно потерпеть, но терпеть становится невозможно. И сидеть на ветке тоже больно. Он вспоминает сказку о злой ведьме и красивой дочери, и рыцаре, и золотом яблоке. Узнает ли он когда-нибудь, как она кончается?
Он слезает с дерева. В темноте это трудно, но он движется ловко, не соскальзывает, добирается до земли. Только башмак найти не может. Хорошо, что хоть осел на месте. Мальчик прижимается к мягкому боку, от которого тепло несет хлевом.
Ему приходит в голову, что мать может вернуться. Если она умерла по дороге домой, то может внезапно появиться здесь. Может коснуться его, нашептать ему что-нибудь, показать свое преображенное смертью лицо. От этой мысли сердце леденеет. Неужели так бывает, что только что любил человека, а через какое-то мгновение ничего ужаснее и представить себе не можешь, чем его увидеть? Он вспоминает, как маленькая Гритт в прошлом году пошла собирать грибы и встретила своего мертвого отца: глаз у него не было, и он парил в ладони от земли. Вспоминает голову, которая явилась много лет назад бабушке в пограничном камне за двором Штегеров: подними, говорит, юбку, девка — и никто там за камнем не прятался, а у самого камня вылезли вдруг глаза и губы, — подними, давай, покажи, что под ней! Бабушка это рассказывала, когда он был маленький; теперь она много лет как умерла, уже и тело ее, верно, давно распалось, глаза превратились в камни, волосы — в траву. Он запрещает себе думать про такое, но не думать не получается. И, главное, одну мысль никак не отогнать: лучше пусть Агнета будет совсем мертвая, лучше пусть вечно мучается в самом глубоком аду, только пусть не выходит вдруг призраком ему навстречу из кустов.
Осел вздрагивает, где-то неподалеку трещит дерево, что-то приближается, его штаны наполняются теплом. Огромное, мощное тело движется мимо, удаляется, в штанах остается холодная тяжесть. Осел бурчит, тоже почувствовал. Что это было? Теперь между кустами мерцает что-то зеленоватое, больше светлячка, но свет слабее, и от страха голову заполоняют бредовые видения. Его бросает в жар, потом в холод. И снова в жар. И несмотря на все он думает: лишь бы Агнета, живая или мертвая, не узнала, что он наделал в штаны, а то побьет. А когда он видит, как она скулит, лежа под кустом, который в то же время и веревка, и на веревке этой земной диск свисает с луны, то остаток растворяющегося сознания говорит ему, что он, должно быть, засыпает, устав от страха и бешеного стука своего сердца, что к нему милосердно пришел сон, и он закрывает глаза на холодной земле, в ночном шуме леса, рядом с тихо храпящим ослом. Он не знает, что его мать и правда лежит совсем недалеко, что она скулит и стонет под кустом, похожим на куст из его сна, под можжевельником с величаво набухшими ягодами. Она лежит там, в темноте. Там.
Агнета и батрак пошли короткой дорогой, у нее не было сил на безопасный обходной путь, вот и оказались слишком близко от прогалины Стылой. Теперь Агнета лежит на земле, обессилевшая, охрипшая так, что почти не может кричать. Хайнер сидит рядом, держит на коленях новорожденное существо.
Он думает, не сбежать ли. Что его здесь держит? Женщина эта умрет, а если его обнаружат рядом, скажут, что он виноват. Всегда так бывает. Если случится что дурное, и рядом батрак, то его и вина.
Он мог бы исчезнуть навсегда, ничего его у Ройте-ров не держит, кормят мало, обращается с ним крестьянин плохо, бьет, как собственных сыновей. Почему бы не бросить здесь мать и младенца? Мир велик, говорят батраки, новые хозяева всегда найдутся, дворов на всех хватит, куда ни подашься, все лучше смерти будет.
Он знает, что нельзя оставаться ночью в лесу. И есть ему хочется, и пить хочется до рези, где-то в пути он потерял бурдюк с пивом. Он закрывает глаза. Это помогает. Если закрыть глаза, остаешься наедине с собой, и никто тебе ничего не сделает, ты сам у себя внутри, только ты и все. Он вспоминает поляны, по которым бегал в детстве, вспоминает белый свежий хлеб, какой ему давно не доставался, и человека, который бил его палкой, — может быть, своего отца, кто знает. Он убежал от того человека и оказался в другом месте, и оттуда потом тоже убежал. Здорово, что можно взять и убежать. Убежать от любой опасности можно, если ноги быстрые.