Но в этот раз он не убегает. Он держит младенца и голову Агнеты тоже держит, и, когда она пытается встать, он тянет ее тяжелое тело вверх.
Даже с его помощью Агнета не поднялась бы, если бы не вспомнила самый сильный квадрат. Не забывай его, говорил Клаус, но пользуйся только в самой крайней нужде. Когда понадобится, напиши его, но не произноси ни за что и никогда! И вот она собирает все остатки ясности у себя в голове и начинает выцарапывать квадрат на земле. Начинается он SALOM AREPO, но дальше она не может вспомнить; писать сложнее втройне, если ты этому никогда не училась, и если темно, и если идет кровь. Тогда она решается ослушаться Клауса и хрипит: «Салом Арепо, Салом Арепо!» И так как во всякой части квадрата есть частица его силы, то в этот момент она вспоминает, что дальше.
SALОМ
ARЕРО
LЕМЕL
OPERA
МОLAS
И уже из-за одного того, что вспомнила, дурные силы отступают, она чувствует это, кровь течет не так обильно, и раскаленным железом из ее тела извергается ребенок.
Как не хочется вставать. Но она знает: если не встать сразу, когда теряешь много крови, то так и останешься лежать.
— Дай мне ребенка.
Батрак протягивает ей новорожденного.
Она его не видит, ночь так черна, будто она ослепла, но она берет на руки маленькое существо и чувствует, что оно еще живо.
Никто о тебе не узнает, думает она. Никто не будет тебя помнить, кроме меня, твоей матери, но уж я не забуду, мне нельзя забывать. Ведь остальные-то все забудут.
Она так и остальным троим говорила, которые умерли, только родившись. И, действительно, о каждом из них она помнит все, что только можно было запомнить, — запах, вес на руках, тело и лицо, всякий раз немного другое. Даже имен у них не было.
У нее подламываются колени, Хайнер придерживает ее. Очень хочется взять и снова лечь. Но она потеряла слишком много крови, Стылая недалеко, да и Маленький Народец может ее найти. Она протягивает Хайнеру ребенка и делает шаг, но сразу же падает, лежит на корнях и хворосте и чувствует, как велика ночь. К чему противиться? Было бы так легко. Просто отпустить жизнь. Так легко.
Вместо этого она открывает глаза. Ощущает корни под собой. Трясется от холода и понимает, что всё еще жива.
Снова встает. Кажется, кровь течет слабее. Хайнер протягивает ей младенца; она берет тельце и сразу чувствует, что жизни в нем больше нет, и возвращает его, ей нужны обе руки, чтобы держаться за ствол дерева. Хайнер кладет его на землю, но она шипит: «Ты что», — и Хайнер снова поднимает тельце. Конечно, нельзя его оставлять здесь; здесь на нем вырастет мох, его охватят растения, жуки поселятся в руках и ногах, его душе никогда не будет покоя.
И в это самое мгновение Клаус в своей чердачной каморке ощущает: что-то не так. Он быстро бормочет молитву, крошит щепоть растертого корня мандрагоры в огонек коптящей масляной плошки. Дурное предчувствие подтверждается — вместо того, чтобы разгореться ярче, огонек сразу же погасает. Едкий запах наполняет комнату.
В темноте Клаус пишет на стене квадрат средней силы:
MILON
IRAGО
LАМAL
ОGARI
NОLIМ
Потом, чтобы уж наверняка, он громко произносит семь раз: «Нипсон аномимата ми монан оспин». Он знает, что это по-гречески. Смысла слов он не понимает, но фраза читается направо точно так же, как налево, а у таких фраз особая сила. Потом он снова ложится на твердые доски и продолжает свою работу.
В последнее время он каждую ночь наблюдает путь луны. Дело движется так медленно, что впору отчаяться. Луна всякую ночь восходит в другом месте, и путь ее всякий раз другой. А так как, похоже, никто явления этого объяснить не может, Клаус решил разобраться с ним сам.
— Если чего-то не знает никто, — сказал ему как-то Вольф Хюттнер, — значит, наше дело — это выяснить!
Хюттнер, учитель его, хиромант и заклинатель духов из Констанца, ремеслом ночной сторож. Клаус Уленшпигель прослужил у него одну зиму, но и дня не проходит, чтобы он не вспомнил его с благодарностью. Хюттнер показал ему квадраты и заклинания, объяснил силу трав, и Клаус ловил каждое слово, когда Хюттнер рассказывал о Маленьком Народце и о Большом Народе, и о Древних Людях, и о Подземных Жителях, и о Духах Воздуха, и о том, что ученым доверять нельзя, ибо ничего они не знают, да только признаваться в этом не хотят, чтобы не навлечь на себя гнев своих покровителей, а когда снег растаял и Клаус отправился в путь, в его дорожном мешке были три хюттнеровские книги. Читать он тогда еще не умел, но потом его в Аугсбурге научил один пастор, которого он излечил от подагры, а когда он снова отправился в путь, то из библиотеки пастора тоже прихватил три книги. Книги были тяжелые, несешь дюжину, и будто мешок набит свинцом. Скоро Клаусу стало ясно, что придется или оставить книги, или стать оседлым человеком, поселиться где-нибудь в деревеньке подальше от больших дорог, потому что книги много денег стоят, а владельцы не всегда с ними расставались добровольно, так что, если не повезет, сам Хюттнер может однажды оказаться на пороге и наслать на него проклятие, и потребовать свою собственность назад.