— Можно я скажу? — спрашивает мельник.
Доктор Тесимонд смотрит на него с неодобрением.
— Пожалуйста, — говорит мельник. Он трет красный отпечаток кожаного ремня на лбу. Цепи звенят.
— Что такое? — говорит доктор Тесимонд.
Все время так было. Такой сложный случай, как этот мельник, повторял доктор Тесимонд, ни разу ему не попадался! До сих пор, даже после всех стараний мастера Тильмана — после иглы и лезвия, после огня и соли, после кожаного ремня, мокрых ботинок, тисков и стальной графини, — все туманно. Заплечных дел мастер умеет развязывать язык, но как быть с человеком, который и сам не умолкает, все говорит и говорит, и возражает сам себе без конца, будто и не писал Аристотель своих трудов по логике? Сперва доктор Тесимонд считал это гнусной уловкой, но потом заметил, что в запутанных речах мельника встречаются обрывки истины, а иногда и удивительные озарения.
— Я все думал, думал, — говорит Клаус. — Я теперь понял. Свои ошибки. Я прошу прощения. Прошу снисхождения.
— Ты совершал то, что сказала эта женщина? Был зачинщиком великого шабаша?
— Я думал, что умен, — говорит мельник, опустив глаза. — Слишком много о себе вообразил. Слишком много ждал от своей дурацкой головы, от своего слабого разума, простите меня. Прошу снисхождения.
— А злые заклятия? А порченые поля? Холод, дождь — это все ты натворил?
— Я лечил больных, как в старину делалось. Некоторым не помогало, старые средства не так уж надежны, но я старался, мне ведь и платили, только если помогло. Если кто просил предсказать будущее, я предсказывал, по воде и по птичьему полету. Петера Штегера двоюродный брат — не Пауль Штегер, а другой, Карл, — так я ему говорил, чтобы он не лез на бук, даже если там и спрятано сокровище, все равно не надо, не лезь, так ему и сказал, а Штегер, который Карл, и говорит: «У меня на буке сокровище?» — А я ему говорю: «Не лезь, Штегер», а он говорит: «Ежели там сокровище, то полезу»; да возьми и упади, да голову разбей. И вот я все думаю и никак не могу понять: предсказание, которое бы не сбылось, если бы я его не произносил, — это предсказание или вовсе что-то другое?
— Ты слышал признание ведьмы? Она призналась, что ты — зачинщик шабаша, ты слышал это?
— Если на буке и вправду было сокровище, то оно все еще там…
— Ты слышал слова ведьмы?
— А те два дубовых листа, которые я нашел…
— Только не это!
— Два листа, а на вид — совсем как один.
— Да хватит же о листьях!
Клаус потеет, тяжело дышит: «Меня это до того запутало…» Он задумывается, трясет головой, чешет свои бритый затылок, так что звенят цепи. «Можно я листья покажу? Они еще на мельнице, на чердаке, где я занимался своими дурацкими изысканиями…» Он поворачивается и протягивает руку над головами зрителей, цепи звенят. «Можно моего сына за ними послать».
— На мельнице больше нет твоего колдовского скарба, — говорит доктор Тесимонд. — Там теперь новый мельник. Не думаю, что он сохранил эту дрянь.
— А книги? — тихо спрашивает Клаус.
Доктор Кирхер с беспокойством замечает, что на бумагу в его руках садится муха. Ее черные ножки следуют контурам букв. Уж не пытается ли она что-то ему сказать? Но она движется так быстро, что знаки не разобрать, да и нельзя ему снова отвлекаться.
— Где мои книги? — спрашивает Клаус.
Доктор Тесимонд делает знак своему фамулусу, тот встает и зачитывает признание мельника.
Мысли его снова переносятся к допросу. Батрак Зепп с готовностью рассказал, что часто заставал мельника в глубоком сне посреди дня. Без свидетелей подобного забытья никого нельзя обличить в ведовстве, правила тут строгие. Прислужники сатаны покидают свои тела и духом переносятся в дальние края. Не добудишься, хоть кричи, хоть тряси, хоть ногами пинай, так Зепп сказал, так и записано, и пастор мельника тоже обличил — чуть что ему не по нраву, говорит, так он сразу давай кричать: «Я тебя проклинаю, я тебя огнем пожгу, я на тебя страдания нашлю!» «Всей деревне его слушаться приходилось, — сказал пастор, — все его гнева боялись». А жена пекаря видала однажды демонов, которых мельник в темноте призвал на поле Штегера, склизких полночных тварей: у каждого зубы, когти, жуткая пасть, огромный уд — доктор Кирхер еле себя заставил записывать такие страсти. А потом четверо, пятеро, шестеро жителей деревни, а потом еще трое, а потом еще двое — все больше и больше — подробно описали, как он насылал непогоду на их поля. Это еще важнее забытья — если не доказано, что обвиняемый порчу наводил, можно его судить только как еретика, но не как колдуна. Чтобы точно не вышло ошибки, доктор Кирхер целыми днями объяснял свидетелям, какие слова и жесты они должны были видеть; соображают они медленно, все приходилось десятки раз повторять, пока не вспомнят — заговоры, древние формулы, сатанинские заклинания… В конце концов выяснилось, что они и правда слышали все нужные слова и видели все нужные жесты, только пекарь уже после допроса сказал вдруг, что не уверен, но тогда доктор Тесимонд отвел его в сторону и спросил, правда ли он хочет защищать колдуна и праведна ли его собственная жизнь настолько, что ему нечего бояться, если ее возьмутся как следует изучить. Тогда пекарь вспомнил все же, что и он видел все то, что видели другие, и на этом все доказательства были в сборе, и осталось лишь подвергнуть мельника допросу с пристрастием и добиться от него признания.