— Сегодня вершится суд, — говорит доктор Тесимонд Петеру Штегеру. — Не время думать о том, чтобы доить коров. Если у твоего скота болит вымя, то болит оно во имя дела Господня.
— Понимаю, — говорит Петер Штегер.
— Истинно понимаешь?
— Истинно! Истинно понимаю!
— Итак, мельник. Мы прочли твое признание и хотим теперь услышать твои слова ясно и четко. Это правда? Ты виновен? Ты раскаиваешься?
Тишина. Слышно только ветер и мычание коров. Туча набежала на солнце, и, к облегчению доктора Кирхера, игры бликов в кроне прекратились. Зато сучья теперь зашуршали, заскрипели, зашептали на ветру. Похолодало, жди дождя. То, что этот колдун будет казнен, не спасет от непогоды; слишком много на свете дурных людей, все они вместе виновны в холоде и голоде, и неурожае, особенно сейчас, в последние годы перед концом света. Но нужно делать, что должно, на что хватает сил. Даже если нет шансов на победу. Нужно терпеть, защищать оставшиеся бастионы и ждать дня, когда вернется Господь в своем сиянии.
— Мельник, — повторяет доктор Тесимонд. — Ты должен ответить, здесь, перед всеми. Это правда? Ты виновен?
— Можно я одну вещь спрошу?
— Нет. Тебе можно только отвечать. Это правда? Ты виновен?
Мельник оглядывается, будто не совсем понимает, где находится. Но и это наверняка хитрость; доктор Кирхер знает, что веры мельнику нет: за напускной растерянностью скрывается враг рода человеческого, жаждущий убивать и разрушать. Если бы только сучья перестали шуметь. Шелест ветра мучает его еще сильнее, чем только что мучили блики солнца. И если бы коровы замолкли!
Мастер Тильман подходит к мельнику и кладет ему руку на плечо, как старому другу. Мельник ниже палача ростом, он смотрит на него снизу вверх, будто ребенок. Мастер Тильман нагибается и говорит ему что-то на ухо. Мельник понимающе кивает. Между ними царит близость, которая смущает доктора Кирхера. Вероятно, поэтому он теряет бдительность и смотрит, куда не следует, — прямо в глаза мальчику.
Мальчик влез на телегу бродячего певца. Стоит там над всеми, на самом краю, странно, что не падает. Как он удерживает равновесие там, наверху? Губы доктора Кирхера сами собой растягиваются в судорожной улыбке. Мальчик не улыбается в ответ. Доктор Кирхер невольно задумывается о том, не тронут ли и ребенок сатаной. На допросе признаков этого не было, жена много плакала, сын был тих и погружен в себя, но оба сказали все, что требуется; и все же доктор Кирхер чувствует неуверенность. Не поступили ли они легкомысленно? Повелитель Воздуха способен на любые уловки. Что, если самый страшный колдун здесь вовсе не мельник? Доктор Кирхер чувствует в себе росток подозрения.
— Ты виновен? — снова спрашивает доктор Тесимонд.
Заплечных дел мастер отходит. Все прислушиваются, встают на носки, поднимают головы. Даже ветер на минуту затихает, когда Клаус Уленшпигель набирает в грудь воздуха, чтобы дать наконец ответ.
Он и не знал, что бывает так вкусно. Ни разу в жизни он так не ел — сперва крепкий куриный бульон со свежим пшеничным хлебом, потом баранья нога, приправленная солью и даже перцем, потом жирный кусок свиной ляжки в соусе, и в заключение всего сладкий вишневый пирог, только из печи, еще теплый, и крепкое, туманящее голову красное вино. Должно быть, откуда-то специально привезли повара. Клаус ест за столиком в хлеву, чувствует, как желудок наполняется вкусным и теплым, и думает, что, в сущности, этот обед стоит того, чтобы за него умереть.
Он-то думал, что последняя трапеза — это оборот речи, он не знал, что и правда приезжает повар и готовит такую небывалую еду. Трудно удержать кусок мяса, когда запястья скованы и кровоточат, цепь трется о кожу, но сейчас это неважно, до того вкусно. Да и руки болят куда меньше, чем неделю назад. Мастер Тильман и в лечении мастер, Клаус без зависти признает, что тот знает травы, о которых он сам и не слыхивал. И все же размозженные пальцы все еще ничего не чувствуют, и потому жаркое то и дело падает на пол. Он закрывает глаза. Слушает, как скребут по полу куры в соседнем сарае, слушает, как храпит человек в дорогой одежде, который хотел защищать его и теперь лежит в цепях на сене. Жуя чудесную свинину, Клаус пытается представить себе, что он никогда не узнает, чем окончится суд над чужаком.
Он ведь к тому времени будет уже мертв. И какая погода послезавтра будет, не узнает. Он будет мертв. Не узнает, пойдет ли снова дождь завтрашней ночью. Но это ладно, кого волнует дождь.