Вечером они сидят на площади и слушают рассказчика. Рассказывает он о бедном короле Фридрихе Пражском, что правил лишь одну зиму, пока его не прогнала могучая рать императора — и пал гордый город, никогда боле ему не быть великим. Рассказчик говорит длинными предложениями, мелодия его речи плавна, как колыбельная; он не делает ни единого жеста, приковывает взгляды к себе одним только голосом. «Все это правда, — говорит он в конце, — даже придуманное — правда». И хоть Неле не понимает, что это значит, она хлопает со всеми.
Готфрид царапает что-то в своей книжице. «А мне-то и невдомек было, — бормочет он, — что Фридриха уже прогнали, песню о нем переписывать придется».
Справа от Неле скрипач, закрыв глаза, сосредоточенно настраивает свой инструмент. Мы теперь с ними, думает она. Мы теперь — странствующий люд.
Кто-то трогает ее за плечо, она испуганно оборачивается.
За ней сидит на корточках шут. Он немолод, и лицо у него багровое. Такое багровое лицо было у Хайнриха Тамма в последние дни перед смертью. Даже глаза шута в красных прожилках. Но взгляд острый и умный, и неприветливый.
— Эй, вы, — тихо говорит он.
Тут оборачивается и мальчик.
— Пойдете со мной?
— Да, — отвечает мальчик, не задумываясь.
Неле смотрит на него в изумлении. Ведь они же собирались путешествовать с Готфридом, который добр к ним, который кормит их, который вывел их из леса? С Готфридом, которому они пригодились бы!
— Вы мне пригодитесь, — говорит шут. — И я вам пригожусь. Я вас всему научу.
— Но мы с ним путешествуем.
Неле показывает на Готфрида. Тот шевелит губами, царапая что-то в альманахе. Грифель ломается в его руке, он бормочет ругательство, пишет дальше обломком.
— Немного вам от него будет проку, — говорит шут.
— Мы тебя не знаем, — говорит Неле.
— Я Пирмин. Теперь вы меня знаете.
— Я Тилль. Это Неле.
— Еще раз звать не буду. Не уверены, так и не надо. Тогда я пошел. А вы езжайте с этим.
— Мы с тобой, — говорит мальчик.
Пирмин протягивает ему руку, Тилль ее пожимает. Шут тихо хихикает, растягивает губы и снова высовывает кончик толстого влажного языка. Неле не хочет с ним.
Он протягивает ей руку.
Она замирает. За ее спиной рассказчик описывает, как Зимний король бежит из горящего города, как становится приживальщиком протестантских правителей, как странствует со своей дурацкой свитой, носит пурпур, будто он еще велик, но над ним смеются дети, а мудрецы льют слезы, видя, как недолговечно все великое.
Теперь и Готфрид заметил что-то неладное. Он видит протянутую руку шута и хмурится.
— Ну же, — говорит мальчик, — давай.
Но почему она должна делать, что говорит Тилль? Сбежала из дома, а теперь вместо отца будет слушаться его? Чем она ему обязана, почему он командует?
— Что такое? — спрашивает Готфрид. — Что тут происходит?
Пирмин все еще протягивает ей руку. И ухмыляется все так же, будто ее сомнения ничего не значат, будто он давно знает, что она решит.
— Что тут такое происходит? — повторяет Готфрид.
Рука шута мясистая и мягкая на вид, Неле не хочется к ней прикасаться. Готфрид, конечно, мало что умеет. Но он был к ним добр. А этот человек ей не нравится, что-то с ним не так. Но, с другой стороны, Готфрид их ничему научить не может, это правда.
С одной стороны, с другой стороны. Пирмин подмигивает, будто читая ее мысли.
Тилль нетерпеливо дергает головой.
— Ну, Неле!
Только протянуть руку.
Цусмарсхаузен