Дядя благословил его на прощание, аббат подарил фиал освященного масла. Они проследовали вдоль Дуная до Пехларна, затем свернули на юго-запад.
В начале пути навстречу им двигался неустанный поток торговцев, вагантов, монахов и прочих путешественников всех мастей. Но теперь он утих, земля опустела. Погода тоже не была к ним более добра. Все чаще дул холодный ветер, деревья топорщили голые сучья, почти все поля лежали невозделанные. Люди попадались редко, и все совсем дряхлые: согбенные старухи у колодцев, тощие старики перед лачугами, изможденные лица со впалыми щеками вдоль дороги. Нельзя было понять, отдыхали эти люди в пути или же просто ждали на обочине конца.
Когда толстый граф задал этот вопрос Карлу фон Додеру, тот сперва отвечал только о своем, очень он был увлечен книгой, которую штудировал в библиотеке монастыря, Ars magna lucis et umbrae, голова кругом идет, когда заглядываешь в такую пропасть учености; нет, он тоже не знает, где все молодые, но если дозволено ему будет высказать предположение, то, вероятно, все, кто могли бежать, давно бежали. А в той книге много сказано о линзах, о том, как увеличивать предметы, а также об ангелах, их формах и размерах, и о музыке, и о гармонии сфер, а еще о Египте, вот уж воистину своеобразнейшее произведение.
Эту последнюю фразу граф дословно привел в мемуарах. Но память его подвела, и он написал, что это сам он читал Ars magna, причем в пути. Он поведал, как возил этот труд с собой в седельной сумке, тем самым, как с иронической сухостью было отмечено позже комментаторами, как нельзя лучше доказывая, что на деле он никогда не держал в руках сего гигантского фолианта. Толстый граф простодушно описывал, как изучал незабываемые кирхеровские описания линз и ангелов по вечерам при скудном свете костра, ощущая при этом удивительнейший контраст между возвышенными идеями великого ученого и окружающим ландшафтом, с каждым днем все более разоренным.
Под Альтхаимом ветер стал до того пронзителен, что им пришлось надеть теплые плащи и надвинуть капюшоны на лоб. Под Рансхофеном ненадолго просветлело. Из пустого крестьянского дома они наблюдали, как заходит солнце. Нигде не было видно ни души, только облезлый гусь, верно, сбежавший от кого-то, стоял у колодца. Толстый граф потянулся и зевнул. Местность была холмистая, но без единого деревца, все было вырублено. Издалека донеслись громовые раскаты.
— Ох, батюшки, — сказал толстый граф, — только грозы не хватало.
Драгуны расхохотались.
Тогда толстый граф понял. «Да нет, я все понял, — пробормотал он смущенно, разумеется, лишь усугубив этими словами свое постыдное положение. — Просто хотел пошутить».
Гусь глядел на них непонимающими гусиными глазами. Открыл клюв, снова закрыл. Драгун Франц Керрнбауэр вскинул карабин и выстрелил. И, хотя вскоре после этого толстому графу суждено было еще много чего увидать, он на всю жизнь запомнил ужас, пронзивший все его существо, когда лопнула голова птицы. Было что-то непостижимое в том, как быстро это случилось, как твердая маленькая голова мгновенно превратилась в брызги и в ничто, как убитая птица сделала еще несколько шагов вперевалку, а потом осела белой массой в растущей луже крови. Протирая глаза и стараясь дышать ровно, чтобы не упасть в обморок, Мартин фон Волькенштайн принял решение непременно забыть об увиденном. Но, разумеется, не забыл, и когда он через пятьдесят лет принялся писать о путешествии, воспоминание о лопающейся гусиной голове в своей выпуклости затмевало все остальные. Будь его мемуары целиком и полностью честны, ему следовало бы рассказать об этом, но он не смог себя заставить и унес гибель гуся с собой в могилу, и никто не узнал, с каким невыразимым отвращением он наблюдал за драгунами, готовящими ужин — гуся весело ощипывали, резали, рвали, вынимали внутренности и жарили мясо на костре.
Той ночью толстый граф спал скверно. Ветер выл в дырах окон, и он дрожал от холода, а драгун Керрнбауэр зычно храпел. Другой драгун, Штефан Пурнер, а может быть, Конрад Пурнер — они были братьями, и толстый граф так часто их путал, что в его книге они слились в одну фигуру, — ткнул Керрнбауэра в бок, но тот захрапел еще громче.
На следующее утро отправились дальше. Деревня Маркл была разорена и разрушена: дыры в стенах, проломленные балки, камни и щебень на дороге, у грязного колодца пара стариков, которые принялись клянчить еду. Враги приходили, все забрали, а что удалось припрятать, то потом забрали свои, то есть солдаты курфюрста, а только те ушли, то снова пришли враги и забрали то немногое, что получилось скрыть от своих.