— А теперь швыряйте их вверх! — звонко скомандовал он. — Ни о чем не думайте, ничего не спрашивайте, весело будет! Делайте, как я говорю! Бросайте!
Тина Кругманн послушалась первой. Ее ботинок взмыл в воздух, а потом исчез в толпе. За ним полетел следующий, его метнула Сюзанна Шопф, потом еще один, а потом дюжина, и еще, и еще, и еще. Мы смеялись, визжали, кричали «берегись!», и «пригнись давай!», и «еще пошел!». Вот уж было веселье! И ничего, что то и дело башмак приземлялся кому-нибудь на голову. Слышалась ругань, где-то бранились бабы, где-то ревели дети, но все это было нестрашно, и Марта даже рассмеялась, когда ее чуть не задел тяжелый кожаный сапог и в то же мгновение прямо к ногам опустилась тканая тапочка. Тилль был прав, весело было так, что некоторые бросили в небо и левый башмак. Бросали ложки и шляпы, и кружки, разбивавшиеся где-то на куски; кто-то, конечно, бросал и камни. Но когда раздался его голос, шум утих. Мы прислушались.
— Дубины вы стоеросовые.
Мы моргали, солнце стояло низко. Народ на заднем краю площади видел Тилля четко, для остальных он был лишь контуром.
— Лопухи. Разини. Лягушки мокрые, кроты слепые, олухи царя небесного, крысы голохвостые! Давайте, добывайте теперь свои башмаки.
Мы уставились на него.
— Или черепушка слабовата? Что, не разыщете теперь, не раздобудете, ума не достает?
Он засмеялся, будто заблеял. Воробей взлетел, поднялся над крышами, исчез.
Мы переглянулись. Говорил он обидно, но не так уж обидно, чтобы это не могло оказаться шуткой. Он ведь любил грубо поддразнить, такая о нем шла слава. Мог себе позволить.
— Ну так что? — спросил он. — Не нужны вам ваши башмаки? Не милы? Разонравились? Хватайте их, бараньи головы!
Мальте Шопф послушался первым. Ему и так все время было не по себе без сапога, и он метнулся туда, где думал его найти. Он расталкивал всех, пробивался, протискивался вперед, нагибался и рылся среди ног. На другой стороне площади ринулся на поиски Карл Шенкнехт, потом Элсбет, вдова кузнеца, но перед ней вырос старый Лембке и закричал, чтобы она убиралась, что это, мол, туфля его дочери. Элсбет, у которой болела голова с тех пор, как ей в лоб попал сапог, закричала в ответ, чтобы сам он убирался, уж она как-нибудь узнает собственную обувь, таких красивых расшитых туфелек у девки старого Лембке отродясь не было, а старый Лембке на это закричал, чтобы она проваливала и не смела говорить гадостей про его дочь, а уж на это она закричала, что он вор вонючий и похититель туфель. Тогда вмешался сын Лембке: «Ты у меня смотри!», и в то же время принялись браниться Лиза Шох и мельничиха, у которых туфли и впрямь были одинаковые, да и размер ноги тоже, а Карл Ламм начал во всю глотку препираться со своим шурином, и тут Марта поняла вдруг, что тут затевается; она опустилась на землю и поползла.
Над ней ругались, пихались, толкались. Кто из нас быстро нашел свои башмаки, тот скрылся с площади, но между всеми остальными вспыхнула ярость; вспыхнула, будто уже долго ждала своего часа. Плотник Мориц Блатт и коваль Симон Керн так мутузили друг друга кулаками, что всякий бы удивился, кто думал, что речь тут только о башмаках, а надо было понимать, что жену Морица в детстве обещали Симону. У обоих шла кровь из носа и рта, оба храпели, как кони, и никто не решался их разнять; Лора Пильц и Эльза Кольшмитт сцепились мертвой хваткой, смотреть было жутко — эти двое друг друга ненавидели так давно, что и помнить забыли почему. А вот отчего набросились друг на друга Земмлеры и Грюнангеры, всякому было ясно — из-за спора о пашне, да из-за давнего, еще времен судьи Петера, наследства, да еще из-за земмлеровской дочери, которая родила не от мужа, а от Карла Шенкнехта. Ярость охватила всех, как горячка. Всюду вопили и дрались, катались сцепившиеся тела, и тогда Марта подняла голову и посмотрела вверх.
Он стоял наверху и смеялся. Тело запрокинуто назад, рот разинут, плечи трясутся. Только ступни его не двигались, и бедра продолжали колебаться в такт движениям веревки. Марте показалось, что надо только как следует присмотреться, и она поймет, чему он так радуется, — но тут навстречу ей ринулся кто-то не глядя, и сапог угодил ей в грудь, и ее голова ударилась о камни, а когда она вдохнула, в сердце будто впились иголки. Она перекатилась на спину. Веревка и небо были пусты. Тилль Уленшпигель исчез.
Собрав все силы, она поднялась с земли. Прохромала мимо рыдающих, дерущихся, катающихся, кусающихся, царапающихся тел, среди которых здесь и там удавалось разглядеть лица; прохромала по улице, нагнувшись, опустив голову, и как раз когда добралась до двери своего дома, услышала позади громыхание телеги. Обернулась. На козлах сидела молодая женщина, которую он звал Неле, рядом неподвижно устроилась на корточках старуха. Почему их никто не останавливал, почему никто не бросался в погоню? Телега проехала мимо. Марта уставилась ей вслед. Сейчас она доедет до вяза, потом до городских ворот, потом исчезнет.