Экипажи остановились.
— Вы плохо себя чувствуете? — спросил Олеарий. — Вы бледны.
— Я прекрасно себя чувствую! — раздраженно ответил Кирхер.
Он открыл дверцу и вышел. От лошадей шел пар. Поляна тоже была влажна. Моргая, он прислонился к экипажу; голова кружилась.
— Великие мужи, — сказал голос. — Здесь, у нас!
Вдали, около шатров, виднелись люди; чуть ближе сидела перед лоханью старуха, но прямо рядом с ними стоял один лишь осел. Он посмотрел на них, снова опустил голову и принялся щипать траву.
— Вы это тоже слышали? — спросил Флеминг.
Олеарий, вышедший из экипажа вслед за ним, кивнул.
— Это я, — сказал осел.
— Этому есть объяснение, — сказал Кирхер.
— И какое же? — спросил осел.
— Искусство чревовещания, — сказал Кирхер.
— Верно, — сказал осел. — Меня зовут Ориген.
— Где же прячется чревовещатель? — спросил Олеарий.
— Спит, — сказал осел.
Вслед за ними выбрался секретарь, затем другие секретари из следующих экипажей.
— Действительно неплохо, — сказал Флеминг.
— Он редко спит, — сказал осел. — Но сейчас вот уснул, и ему снитесь вы.
Голос у него был глубокий и странный, как будто и впрямь исходил не из человеческой гортани.
— Хотите поглядеть представление? Следующее послезавтра. У нас есть огнеед и рукоходец, и монетоглотатель. Это я. Дайте мне монет — я проглочу. Хотите поглядеть? Любую проглочу, какую ни дадите. Есть танцовщица, есть актриса-прима, есть дева, которую закапывают в землю на час, а когда выкапывают, она жива и свежа. И танцовщица есть, я говорил? Танцовщица, прима и дева — это все одна и та же. И самый лучший канатоходец у нас есть, это наш премьер. Только он сейчас спит. Еще есть урод: как поглядите, так мурашки по коже и побегут. Не понять даже, где у него голова, а свои руки он сам найти не может.
— И чревовещатель у вас есть, — сказал Олеарий.
— Экий ты смышленый, — сказал осел.
— А музыканты найдутся? — спросил Кирхер, осознавая, что беседа с ослом при свидетелях его репутации на пользу не пойдет.
— Само собой, — сказал осел. — Полдюжины. Когда прима танцует с премьером, это гвоздь программы, самое прекрасное во всем представлении, как же без музыкантов?
— Довольно, — сказал Кирхер. — Пусть чревовещатель покажется!
— Вот он я, — сказал осел.
Кирхер закрыл глаза, выдохнул, глубоко вдохнул. Ошибка, все ошибка, путешествие, цирк, все это. Он представил себе покой своего кабинета, свой каменный рабочий стол, книги на полках, чищенное яблоко, которое ассистент подавал ему каждый день ровно в три часа пополудни, красное вино в любимом венецианском хрустальном бокале. Потер глаза, отвернулся.
— Тебе лекаря? — спросил осел. — Мы и снадобьями торгуем. Только скажи.
Это просто осел, напомнил себе Кирхер. Но его кулаки сами собой сжались от ярости. Уже и животные в Германии над ним смеются!
— Разберитесь, — сказал он Олеарию. — Поговорите с этими людьми.
Олеарий посмотрел на него в изумлении.
Но Кирхер уже переступил через кучу ослиного навоза и забрался обратно в экипаж. Он закрыл дверь и задернул занавески. Ему было слышно, как Олеарий и Флеминг говорили снаружи с ослом, наверняка они все вместе над ним потешались, но его это больше не интересовало. Он об этом и знать не хотел. Чтобы успокоиться, он попытался думать египетскими знаками.
Старуха у лохани подняла глаза на направляющихся к ней Олеария и Флеминга, сунула два пальца в рот и пронзительно свистнула. Тут же из палатки вышли трое коренастых мужчин и женщина с каштановыми волосами. Она была не первой молодости, но смотрела ярким, уверенным взглядом.
— Высокие господа почтили нас визитом, — сказала она. — Нечасто такое случается. Желаете поглядеть представление?
Олеарий попытался ответить, но голос отказал ему.
— Мой брат — лучший канатоходец в мире, он был придворным шутом Зимнего короля. Хотите посмотреть?
Голос все еще не слушался Олеария.
— Вы не разговариваете?
Олеарий прокашлялся. Он понимал, что выглядит смешно, но как ни старался, никак не мог открыть рта.