— Я тебя прикончу, если не отрапортуешь. Надо же мне знать, кто еще живой.
А на это Тилль:
— Кажется, я еще живой.
Он и правда не уверен. Если лежишь пластом и все черно, откуда знать, жив ли ты? Но теперь, услышав собственный голос, он понимает, что так оно и есть.
— Тогда слезь с меня! — говорит Корфф. — Ты на мне лежишь, скелетина.
Уж в чем он прав, в том прав, думает Тилль, действительно, не дело на Корффе лежать. Он скатывается в сторону.
— Маттиас, теперь ты рапортуй, — говорит Корфф.
— Ну рапортую.
— Курт?
Они ждут, но Железный Курт, которого так прозвали, потому что у него правая рука железная — или левая, никто точно не помнит, а в темноте не проверишь, — не рапортует.
— Курт?
Тихо стало, даже взрывов уже не слышно. Недавно еще доносились сверху далекие раскаты грома, так что камни дрожали; это шведы Торстенссона, которые пытаются подорвать бастионы. Но теперь слышно только дыхание. Слышно, как дышит Тилль, и Корфф, и Маттиас, только как дышит Курт, не слышно.
— Ты помер? — кричит Корфф. — Курт, ты подох, что ли?
Но Курт все еще молчит, что совсем на него не похоже, обычно он не затыкается. Тилль слышит, как Маттиас шарит вокруг. Верно, ищет шею Курта, хочет проверить сердцебиение, потом нащупывает, руку — сперва железную, потом настоящую. Тилль кашляет. Пыльно, ни дуновения, воздух кажется плотным, как масло.
— Помер, — говорит в конце концов Маттиас.
— Точно? — спрашивает Корфф. По голосу слышно, как его это злит: только со вчерашнего дня стал старшим, потому что лейтенанту не свезло, а уже подчиненных осталось только двое.
— Ну как тебе сказать, — говорит Маттиас, — дышать он не дышит, сердце не бьется, и болтать он не желает, да еще вот, сам пощупай, ему полбашки снесло.
— Дерьмо дерьмовое, — говорит Корфф.
— Да уж, — говорит Маттиас, — хорошего мало. Хотя, знаешь, не любил я его. Он вчера мой нож взял, я говорю: «Верни», а он говорит: «Да пожалуйста, вот прям меж ребер и верну». Так ему и надо.
— Так ему и надо, — говорит Корфф. — Упаси Господь его душу.
— Она отсюда не выберется, — говорит Тилль. — Как душе отсюда пробраться наверх?
Несколько минут все трое напряженно молчат, думая о том, что душа Курта, может быть, еще здесь, холодная, склизкая и, должно быть, злющая. Потом слышится шорох, копошение…
— Ты что делаешь? — спрашивает Корфф.
— Нож свой ищу, — говорит Маттиас. — Не оставлять же его этой сволочи.
Тилль снова кашляет. Потом спрашивает:
— Что случилось? Я ведь здесь недавно. Почему темно?
— Потому что солнце сюда не светит, — говорит Корфф. — Между солнцем и нами земли многовато.
«Так мне и надо, — думает Тилль, — пусть смеется, и вправду дурацкий был вопрос». И, чтобы спросить что получше, говорит:
— Мы умрем?
— А то как же, — говорит Корфф. — И мы, и всякая иная тварь.
«Опять он прав, — думает Тилль, — хотя кто знает. Я, например, еще ни разу не умирал». Потом, так как в темноте путаются мысли, он пытается вспомнить, почему оказался под землей.
Во-первых, потому что пошел в Брюнн. Мог еще куда-нибудь пойти, после всегда легко судить, а пошел он в Брюнн, потому что слыхал, что город это богатый и безопасный. Никто же не подозревал, что Торстенссон приведет сюда половину шведской армии, все говорили, что он отправится в Вену, где торчит император, — но кто же на самом деле знает, что происходит у этих господ в головах под их большими шляпами.
Во-вторых, из-за городского коменданта, этого типа с кустистыми бровями, острой бородкой, жирно блестящими щеками и спесью в каждом оттопыренном пальчике. Он смотрел, как Тилль выступает на главной площади, смотрел будто бы с трудом из-под своих тяжелых аристократических век, ему, верно, казалось, что он заслуживает зрелища поинтереснее шута в пестром камзоле.
— Получше ничего показать не можешь? — проворчал он.
Нечасто Тилль сердится, но уж когда сердится, то уж ругается обиднее всех, такое выдаст, что век не забудешь. Что он, собственно, сказал? В темноте совсем неладно становилось с памятью. Но что-то сказал, а они как раз набирали рекрутов для защиты крепости.
— Погоди еще. Будет от тебя польза, пойдешь в солдаты! Можешь сам выбирать войсковую часть. Смотрите только, чтобы он не сбежал!
И комендант рассмеялся, будто отлично пошутил, а и то сказать, шутка неплохая, приходится признать: осада ведь и есть такая штука, что не сбежишь; если б можно было сбежать, это была бы не осада.
’ — А теперь что? — это Маттиас спрашивает.
— Кайло найти надо, — говорит Корфф. — Где-то здесь оно. Я тебе так скажу, без кайла и пытаться нечего. Без кайла мы трупы.