— Нам отсюда не выбраться, — повторяет Маттиас.
— Заткни свою дурацкую глотку, — говорит Корфф. — Отыщем кайло, выкопаемся, Бог поможет.
— С чего бы это он стал нам помогать? — спрашивает Маттиас.
— Лейтенанту вон тоже не помог, — говорит Тилль.
— Я вам обоим черепа раскрою, — говорит Корфф. — Тогда вы точно не выберетесь.
— Ты вообще почему в саперах? — спрашивает Маттиас. — Ты же Уленшпигель!
— Заставили. Не сам же я сюда вызвался! А ты почему?
— Тоже заставили. Хлеб украл — меня в цепи, раз — и все. Но ты? Как это случилось? Ты же знаменитость! Как это такого да заставили?
— Здесь внизу знаменитостей нет, — говорит Корфф.
— А тебя кто заставил? — спрашивает Тилль Корффа.
— Меня никому не заставить. Кто хочет Корффа заставить, тому Корфф глотку перережет. Я был барабанщиком у Кристиана Гальберштадтского, потом подался мушкетером к французам, потом к шведам, только они не платили, так я обратно к французам. Потом по моей батарее так вмазали, как вам не снилось, прямо по середке, весь порох как шарахнет, пожар навроде конца света, но Корфф успел кинуться в кусты, Корфф выжил. Потом к императору хотел, только им канониры не нужны были, а в пикинеры я больше не хотел, ну и давай в Брюнн, деньги у меня кончились, а саперам вроде лучше всех платят, ну вот я и в саперы. Три недели уже копаю. Так долго мало кто выживает. Только что я еще у шведов был, теперь вот шведов режу, а вам, сукины вы дети, повезло, что вас с Корффом засыпало, уж Корфф не подохнет.
Он хочет еще что-то сказать, но ему не хватает воздуха, он закашливается, и некоторое время царит тишина.
— Ты, скелетина, — произносит он наконец, — у тебя деньги есть?
— Ни черта у меня нет, — говорит Тилль.
— Так ты ж знаменитость. Разве бывает, чтобы у знаменитости денег не было?
— Бывает, если знаменитость — дурак.
— А ты дурак?
— Братец, будь я умен, разве я бы здесь очутился?
Корфф смеется. Тилль, зная, что никто этого не увидит, ощупывает свой камзол. Золотые в воротнике, серебро в планке с пуговицами, две жемчужины, вшитые в обшлаг — все на месте.
— Честно. Были бы деньги, я бы с тобой поделился.
— Ты, значит, тоже гол как сокол, — говорит Корфф.
— Ныне и присно, и во веки веков, аминь.
Все трое смеются.
Тилль и Корфф перестают смеяться. Маттиас продолжает.
Они ждут. Он все смеется.
— Заткнется он или нет, — говорит Корфф.
— Это из него ум выходит, — говорит Тилль.
Они ждут. Маттиас все смеется.
— Я был под Магдебургом, — говорит Корфф. — Мы осаждали, это еще до шведов, я тогда при императоре был. Когда город сдался, мы все тащили, все жгли, всех резали. Генерал сказал: «Творите что хотите»! Это не сразу выходит, знаешь, к этому сперва привыкнуть надо, что правда можно. Разрешено. Делать с людьми что хочешь.
Тиллю вдруг кажется, что они снаружи, сидят втроем на лужайке, над ними синее небо, а солнце такое яркое, что нельзя не зажмуриться. Он моргает, но в то же время помнит, что это не так, и сразу забывает, о чем он только что помнил, что это не так; тут он закашливается из-за скверного воздуха, и лужайка исчезает.
— Вроде Курт что-то сказал, — говорит Маттиас.
— Курт молчит, — говорит Корфф.
«Это правда», — думает Тилль. Он тоже ничего не слышит, Маттиасу только кажется, что Курт заговорил.
— Я тоже слышал, — говорит Тилль. — Курт что-то сказал.
Сразу становится слышно, как Маттиас трясет мертвого Курта.
— Ты еще живой? — кричит он. — Жив еще?
Тилль вспоминает атаку, в которой вчера — или позавчера? — убили лейтенанта. Вдруг дыра в стене подкопа, вдруг ножи и крики, и треск, и грохот, он вжался в грязь, в самую глубину, кто-то наступил ему на спину, а когда он поднял голову, все было позади: какой-то швед всадил лейтенанту нож в глаз, Корфф перерезал этому шведу горло, Маттиас выстрелил другому шведу в живот из пистолета, и тот взвыл, как зарезанная свинья, ничего нет больнее выстрела в живот, а потом одному из их отряда, Тилль не знал имени, он ведь только-только попал в саперы, а теперь имя уже неважно, третий швед отрубил саблей голову, так что из него так и хлынуло фонтаном, как красная вода, но швед недолго радовался, потому что тут Корфф, у которого пистолет был еще заряжен, выстрелил ему в голову, бах — и готово.
Такое всегда происходит быстро. Тогда, в лесу, все тоже случилось быстро, Тиллю не удается прогнать воспоминание, это все темнота виновата. В темноте все путается, и забытое вдруг возникает. Тогда, в лесу, старик с косой был совсем близко, он чувствовал его руку на плече, он знает, как это бывает, поэтому и сейчас узнает эту руку. Он никогда об этом не говорил, и думать тоже перестал. Этому можно научиться: просто о чем-то не думать. Не думать, и все равно что не было.