– Насчет сапог я, шьем мы их, да сбыта нету.
– А ну, кажи, – и я снял с ноги запачканный сапог. – А что, добротно скроено, только кому они такие в деревне нужны?
– Так я и еду узнать кому.
Наконец, появилась первая деревенька. Несколько сирых домишек приткнулись у дороги, да длинный журавель с куском рельса на хвосте замер, покачивая пробитым ведром на ветру. Закопченные трубы жидко дымили в двух домах, остальные не проявляли никаких признаков жизни. И нигде даже не залаяла собака – мы проехали мимо, никем не замеченные. Меня поразило то, что облик деревни был почти таким же, как в конце двадцатого века. Казалось, будто я нахожусь в своем времени; неужели время остановилось в глубинке? Себя выдавали разве что крыши домов из дранки вместо шифера, да деревянное ведро на колодце взамен железного.Незаметно для извозчика, я сделал снимок его со спины на фоне деревни.
Повсюду уже виднелись следы запустения. Избы стояли сиротливо и молча, покосившись набок, дворы зарастали двухметровыми лопухами, дороги терялись в старых колеях, поля покрывались щетиной пырея. Наиболее активные, а может быть , наоборот, ленивые, заколотив ставни и двери, распродав все лишнее, навьючив телеги мешками с тряпьем и пожитками, целыми семьями снимались из неуютных и неперспективных деревень в города. Я вспомнил, что и мой прадед в 32-м, собрав все, что можно было собрать после ”раскулачивания”, уехал в город искать лучшей доли. Я бы очень хотел его сейчас встретить.
Вдруг мой кучер оживился и хлестанул кобылу плетью:
– А ну пшшшлааа, твою душу!
Лошадь меланхолично дернула боком, мотнула хвостом и перешла на рысь. “Видимо, мужик что-то вспомнил, решил побыстрее вернуться”, – подумал я. Телега затряслась на ухабах, жалостливо скрипели колеса. Я закутался в воротник.
Зуйково появилось перед нами на холме, увенчанное деревянной церквушкой с синей маковкой. Это было небольшое село дворов в сто тридцать, с одним кирпичным двухэтажным домом. Я спрыгнул с телеги и стал искать коричневый пятистенок в четыре окна. Таковых я насчитал с десяток.
– Где живут Воронковы? – спросил я сидевшего на завалинке седовласого деда в старом тулупе. Он показал на дальний конец села.
– Спасибо, дедушка! – и я зашагал к дому, о котором мне в детстве так много рассказывала моя бабушка.
Я постучался железным кольцом в калитку – мне открыла немолодая женщина в телогрейке, подбитой изнутри косматой овчиной.
– Хозяйка, пусти на постой.
– А ты откуда будешь такой шустрый? – спросила она, глядя снизу вверх, и морщины вокруг ее глаз собрались в лучики – боже, я узнал прабабушку, фото которой лежало в нашем семейном альбоме.
– Марья, кто там? – донесся из сеней негромкий мужской голос, и на порог вышел мужчина лет сорока пяти с высоким лбом и бородой с проседью. Это был мой прадед Евдоким Андреевич.
Мои ноги подкосились, все поплыло у меня перед глазами и превратилось в туман…
Глава седьмая
Гость
Проснулся я в узкой и длинной комнате, отгороженной голландской печкой и деревянной перегородкой от остальной части дома. Первое, что я увидел, открыв глаза, был портрет моих прабабушки и прадеда, наверно, после венчания. Маленькая фотография, приклеенная на картон, уже пожелтевшая от времени. Сейчас она висела на стене, а я ее помнил по старому семейному альбому, уже почти истертую, бережно хранимую детьми, а потом и внуками. Я посмотрел в окно. За кривыми стеклами, в которых застыли пузырьки воздуха, было все словно из кружева. На улице шел снег хлопьями. Я лежал под старым овчинным тулупом, накинутым поверх грубой хлопчатобумажной простыни. Огромная перовая подушка свалилась на пол. На полу стояли бурки, от одной стены до другой тянулись разноцветные половики. На ногах у меня были одеты длинные колючие шерстяные носки, почти гетры, длинная льняная рубаха пахла семечками, от голландской печки отдавало теплом. Возле топки лежала черная кочерга и несколько осиновых бревен…Постепенно я вспомнил все и понял, где я. Еще минут десять я глядел в окно и слушал тишину. Такого тихого утра я никогда не переживал. Но события вчерашнего дня вернули меня в реальность.