Чаще всех в нашем доме вспоминает Руслана отец. Стоит Фене задержаться на работе в санчасти или на танцах в Доме офицеров, как отец начинает ворчать.
— Индюк голубоглазый! — ворчит он. — И чего девке голову морочит? А наша-то дура! Тьфу! Куда смотрит только? Ведь ему не в морской авиации служить, а в цирке кривляться. Ишь, ножкой шаркать научился да духами брызгаться!
Отец шлепает босиком по комнате и во всем обвиняет мать. Но мама только вздыхает и молчит. Она у нас всегда молчит. И потом, ей Руслан нравится. Я знаю.
Мне тоже Руслан нравится. Феня не дура. В такого, конечно, можно влюбиться. Гордый, смелый, красивый. И всегда такой отутюженный и блестящий, словно перед банкетом. И одеколоном «Шипр» от него всегда пахнет. Я, когда начну бриться, тоже буду покупать только «Шипр».
Вытянув в сторону руку с бархановской фотокарточкой, я с чувством продекламировал:
— «Не вспоминай, когда посмотришь, а когда вспомнишь, посмотри»! Классика! «Фене от Руслана». Как, значит, теперь отец вспомнит твоего Руслана, так я ему сразу карточку на стол. Пусть смотрит, раз вспомнил.
Феня оглянулась и вспыхнула.
— Как тебе не стыдно, Тимка! Сейчас же положи на место!
— У-у! — прогудел я, воздев к потолку руку. — «Батюшка, я солгала вам, это мой возлюбленный!»
— Тимка! Нахал!
Феня гонялась за мной вокруг стола. Я швырял сестре под ноги стулья и потрясал в воздухе фотографией. От фотографии пахло «Шипром».
— Ошеломленный старшина шлепнулся в обморок! — вопил я. — Старшина понял, что его дочь скоро похитят!
Под «ошеломленным старшиной» я имел в виду отца. Наш отец — старшина минно-торпедной службы.
— Тимка, отдай, бессовестный! — кричала Феня.
Она придвинула стол к комоду. Я шмыгнул под стол. Феня прижала меня на полу у дивана и зашипела:
— Вот изомни только карточку, изомни!
Мне не хотелось мять Руслана Барханова.
— Да забирай ты его, пожалуйста! — хмыкнул я. — Чего ты!
— Дурак! — сказала Феня, пряча Барханова в сумочку. — Погоди, я тебе это припомню!
Щеки у Фени пылали ярче клубка красных ниток, который, пока мы возились, закатился под шкаф. Когда Феня краснеет, то становится еще красивее. Она стала на коленки и шарила под шкафом кочергой.
Я воткнулся головой в диван, сделал стойку и сказал вверх ногами:
— Индюк голубоглазый твой Руслан, вот он кто. Ему не в авиации служить, а в цирке кривляться. Ишь, ножкой шаркать научился! Подумаешь!
— Перестань, Тимка, противно, — поморщилась Феня.
Она скребла кочергой под шкафом и никак не могла отыскать свои нитки.
— Ах, тебе отцовы слова противны? — зловеще спросил я, соскальзывая по стене на диван. — Отцовы слова, да?
— Да отвяжись ты, ради бога! — простонала под шкаф Феня. — Я тебя по-хорошему прошу.
По-моему, она собиралась заплакать.
Я вздохнул и отвязался.
Если человек «с приветом» и совсем не понимает шуток, то с ним лучше не связываться. А влюбленные, они больше других «с приветом». Это давно известно.
Мы навели в комнате еще тот порядочек. Половики сбились. Со стола сползла скатерть. Кругом валялись стулья. А из-под шкафа в клочьях пыли выплыли раздавленный спичечный коробок, шахматный конь, который затерялся еще зимой, и невесть откуда взявшаяся кирпичного цвета клизма.
— У, вещь! — сказал я и пыхнул из клизмы в кучу пыли.
— Совсем обалдел! — удивилась Феня, отмахиваясь от оседающих серых хлопьев.
Клизма мне могла пригодиться. На всякий случай я засунул ее в карман.
Из кухни заглянула мама.
— Что же это такое? — вздохнула она. — Ты, Феня, совсем как маленькая! Ну посмотрите, что у вас делается в комнате.
Меня мама попросила:
— Слазай, пожалуйста, в погреб, сынок. Мне картошки нужно.
Ход к нам в погреб — прямо из комнаты, рядом с сундуком. Я взял фонарик и ведро, потянул за кольцо, ввернутое в тяжелую квадратную крышку, и полез за картошкой.
Наполнив ведро, я поднял его к люку и крикнул Фене:
— Держи давай, монахиня!
Феня вытащила картошку и сказала:
— А ты остудись немного, балаболка.
Я не успел опомниться, как крышка захлопнулась.
— Фе! — заорал я. — Эй!
В подвале пахло землей, плесенью и квашеной капустой. Я дубасил кулаком в люк и вопил. На меня сыпалась труха.
— Фе! — вопил я. — Ты чего вообще?!
Я нажал на крышку спиной. Крышка не поддавалась. Я догадался, что моя милая сестричка придавила ее сундуком. Мне стало обидно. Я ей таскаю письма от Руслана, а она придавливает меня сундуками! Тут кому хочешь станет обидно.