Так называемые "миротворцы" пришли сюда не примирять нас с нашими врагами, но под видом мира тайно совещаться о (причинении) нам зла; распуская, как дым, по воздуху ложный слух о мире, они слова свои о нас распространяли по другим странам, но это была неправда, потому что мы не были обмануты надеждой на них. Благодаря им мы надеялись получить некоторое облегчение от налагаемых на нас тягот, но неожиданно, подняв голову и едва осмотревшись, мы по отношению к ним проснулись, а позже узнали из поступков и их обман. С их приходом сюда владевшие нами причинили нам больше зла, чем было прежде до них. Даже и церковные колокола, от которых распространялись звучные святые призывы, созывающие православный народ на пение и возвещающие людям в церквах божьи слова, как будто с того берега Иордана, называемого рекой Волховом,[230] — у всех церквей подряд с устроенных для них мест (колоколен) были спущены вниз для того, чтобы они, как безгласные трубы, совсем не давали звука. Немного ранее того, когда их здесь не стало, и слитые из меди невыносимо тяжелые стволы стенобитных машин с прочими к ним прибавлениями (были отобраны); ранее помянутые следом за этими, те и другие орудия — и церковные и городские — отосланы были ими в свою землю. Увы! Плач! Тяжесть одних подняли корабли, другие были (увезены) на санях по гладкому зимнему пути, когда никто им в этом не препятствовал. Оставшийся же во мне простой народ, всех рабочих людей, окончательно обратили в рабство невыносимым увеличением работы и так жестоко с ними поступали, что сокрушали палками их голени. Одинаково с этими и честные священники и начальники над монахами в великих лаврах, которые после архиерея занимают первые места, ради денег бесчестно подвергались болезненным ударам, более чем их послушники, так что долгое время они не могли встать на обычную для них молитву. Слыша об их беде, а иных и видя, честный митрополит, как отец о детях, разгорелся соболезнованием и нестерпимо страдал, постоянно видя пред глазами своих детей, так немилосердно подвергаемых ударам от волков и псов. Многие иноки и миряне, не перенеся тяжких мук, в этих муках и умерли. А поедающие — от кого кормились, тех и пожирали, питаясь как бы от кротких овец молоком и согреваясь их шерстью, однако ради этого их не щадили. При этом некий самозванец, новый отступник от бога и правой веры, который получил себе имя и природный нрав от лающих и кусающих людей (собак), приняв название в соответствии с поступками[231], так как дела его не различались от прозвища, — в согласии с пожирающими моих словесных овец, яростно напал (на них) и более других показал себя всем как одного из ревнителей зла; но в то время как они угрызают тайно, он — явно и безумно; он и они в злых делах немногим чем отличались злобою от самих бесов.
Многие же из нас, как теперь слышно, так рассуждают о бывших и совершаемых нами грехах: они считают во всем виновным божий суд и не смотрят на свою греховную слабость, говоря, что если бы не было воли божией на все случившееся с нами, то как бы нам можно было сделать то или это? Они забывают сказанное, что бог действительно все может, но хочет, чтобы мы делали (только) доброе и благое, и что "он не искушает злом, и никого не искушает". Если бы всякое преступление, как они думают, (совершалось) по божьей воле, тогда бог не давал бы закона о добрых (делах) и не запрещал бы злых; тогда не был бы осужден Ирод за убийство Ивана (крестителя), но он обличен был и за то, что непристойно клялся; в безумии они самого законодателя называют разорителем его же закона. И если мы самих себя считаем неповинными в этих (грехах), то за что же столько уже лет и доныне, не отдыхая, поражает нас меч гнева божия? Забывшим, кто из нас и как виновен пред богом, лучше прекратить такие хульные слова на бога и со многими слезами просить прощения, чтобы ради нашего греховного бесчувствия он, кроме этих наказаний, не послал еще каменный дождь и на нас, как на Содом с другими около него бывшими городами.
[1]. Притча о царском сыне, который постригся и опять расстригся и захотел жениться[232]
В городе Риме был у царя сын, он заболел, и так как болезнь его продолжалась много времени, все тело его вдруг окаменело, только язык был ему оставлен для покаяния; и пришло ему желание облечься в иноческий образ, что он и совершил. Потом он опять получает прежнюю крепость своего тела, становится здоровым, каким был и прежде, и желает жить в одном из монастырей в том же городе Риме около своего отца. Но, не вынеся скорбей, которые (соединены) с пребыванием у иноков, и вспоминая великолепие прежней своей славы, и желая постоянного пребывания в царских палатах и пиров, и всего, что свойственно царскому величию, — пренебрегая иноческими подвигами, он часто приходит к царю своему отцу, чтобы беспрепятственно ради родственного союза видеть красоту временной славы; многие из ближних царя порицали его, указывая, что, неприлично это делать, находясь в монашестве. А он впал в обольщение и, не перенеся обличения, снял с себя все монашеские одежды, оделся опять в мирские и, торопясь возвратиться в прежнее достоинство, продолжал приходить к своему отцу — царю, чтобы пользоваться благами; советники царя и весь народ еще более порицали его как не сохранившего обета, как преступника веры и оскорбителя ангельского образа. Он же, исполненный стыда, обличаемый, не мог долгое время быть посмешищем, удаляется из отечества и прибывает в другую страну к некоторому вельможе, скрывает от него свое благородное происхождение и обет — пребывать в ангельском образе, и приняв вид раба, как бы одного из сирот, поступает на работу. А вышеуказанный вельможа, видя его привлекательность, за красоту лица и гордую осанку поручает ему в своем доме все, как верному хранителю, и делает его управителем всего своего имения и рабов. Когда же в скором времени господин его умер, жена господина хочет выйти замуж за этого отрока, что и делается. Но был обычай — ходить новобрачным в баню для омовения тела, и тот упомянутый выше отрок после совокупления вместе с своей госпожой и женой вошел в баню. Но здесь страх, здесь трепет! Дивное чудо сотворилось тогда, когда отрок вошел в баню: он внезапно возопил страшным голосом — сила божия двигала его языком — и невольно открыл все им сделанное, род и отечество, и несохранение своего обещания, и преступление заповеди, и унижение ангельского образа, и отказ от иночества, — все подробно обличил, (думая), не вменит ли ему благоутробный этого в покаяние. И много народа стеклось на это чудо, так что всем оно было видимо и все были объяты страхом, но место это для народа было не доступно, охраняемое какою-то силою. Вскоре страшный крик отрока изменился и с криком он начал отходить (умирать). Люди, издалека смотря на него раскрытыми глазами, увидели этого отрока сначала сидящим без головы, — узрели один только бездушный труп, а через некоторое время и все его тело глазам всех сделалось невидимым, растаяло, как воск от огня, и исчезло неизвестно куда, предуказывая там бесконечное мучение. И слышен был всем голос: он мирское имя покрыл иночеством, а иночество женитьбой.
230
231
Речь идет о втором самозванце - Лжедимитрии II, прозванном "вором", а по имени подмосковного села Тушина, где был его укрепленный лагерь, - Тушинским вором. Вор - на языке XVII в. - нарушитель законов, законопреступник. Кто он был - не известно. Впервые он появился в 1607 г. в порубежном литовском городе Пропойске, где сидел в тюрьме; царем он объявил себя в Стародубе; при поддержке польско-литовских авантюристов и казаков самозванец дошел до подмосковного села Тушина, откуда пытался взять Москву. Весной 1610 г. под натиском войск, руководимых воеводой Скопиным-Шуйским, Тушинский лагерь распался, а "вор" бежал в Калугу.
232