«Так и ведал! Старая лиса снюхалась с Юрием, сыном Всеволода, — смекнул посадник, думая о владыке. — Небось замыслил мне шею свернуть! — Он укоротил шаг, чтобы успеть обдумать важное открытие. Решил: — Случай представится — расскажу на вече об этом Елисее, подниму всех своих».
Человек, узнанный Нездой, был действительно сотником Друбиным, которого послал к Митрофану князь Юрий спросить: «Не время ли? Поддержит ли город? Мстислав ушел на Днепр. Не время ли расправиться с непокорливым боярством?»
Достаточно было Незде взглянуть на владыку, чтобы понять: тот чем-то очень встревожен. Белое отечное лицо его было озабочено, отвисшие синеватые мешки под глазами набрякли более обычного, властный вырез ноздрей стал резче. На владыке длинная черная ряса, пухлые пальцы его нервно сжимают посох.
— Окаянные крамольники затевают смуту бесовскую, — обратив на Незду тяжелый, давящий взгляд, сообщил он так, словно они давно уже вели разговор. — Во всех концах сбирают веча — болота смрадные. Кричат, что их на Торжок хотят отправить со злым умыслом… Откуда? — со сдержанной яростью в голосе спросил он и выпрямился в кресле. — Тебя, посадник, вопрошаю: откуда ведомо им то, что тайно решали?
Незда молчал, и вдруг всплыла строчка, прочитанная только что в избе Тимофея: «Тайно замышляют извести поболе…» А и впрямь, откуда подлый Тимофей мог проведать?
Незда вынужден был рассказать владыке о том, как поручил Тимофею вести летопись (не сказал — жизнеописание) и что из этого вышло. Он достал из кармана и протянул Митрофану берестяные листы. Владыка, кивнув посаднику, чтобы сел, начал внимательно читать. Прочитав, не торопился говорить, и Незда знал — осуждает. За все: и за то, что не сдал самое ценное из своей библиотеки в соборную, и за то, что завел своего летописца, не сказав об этом прежде…
«Довертелся, честолюбец! — зло думал владыка, поджав губы. — Погоди, чернь распластаем — не быть те боле посадником».
— Яблоко от яблони далеко не упадет, — произнес Митрофан, положив руки на Тимофеевы записи. — Разве не зришь: выученик Авраамки, злейшего богохульника и подстрекалы… Только и мыслят бурю поднять от дьявола. Мне сказывали — Авраамка о монахах пакостно отзывался: что посты, мол, без добрых дел? И скот не ест мяса, не пьет хмельного, лежит на голой земле, а все же скотом остается. Каково?
— Пес и на бога брешет, — сочувственно, словно успокаивая, отозвался Незда.
Владыка так посмотрел на Незду, будто это он подсказал Аврааму ересь, сам мыслил с горечью: «И ведь прав богоборник Авраамка: в монастырях леность и тунеядство, за постом и святостью укрывают пакостливость и лицемерие. Везде падение».
Он сердито поерзал в кресле.
— Азбуки продают, досадители! Думаешь, спроста все это? — Он с силой ударил посохом о пол. — Для подкопа церкви! Хотят, чтоб не мы, а они, простецы, летописи составляли! Так дале пойдет — вздумают югру, чудь да голодников грамоте учить… Вместо книг духовных басни-кощуны писать…
Глаза владыки остро блеснули, он привалил к коленям посох, зло стиснул пальцы. Подумал: «На таких надо берестяные шеломы с венцами соломенными надевать, водить по городу и поджигать те венцы».
Продолжал уже спокойнее, приспустив набрякшие вежды:
— Мы летопись пишем, дабы не проникало зловредное, дабы служила она и после смерти нашей памятником деяний, взращивала поколения. А Тимофеям-ропотникам дай волю — об одной гили писать станут, такую скверну сотворят — ввек не расхлебаешь. Нюхнули, холопы, свободы, и голова закружилась: возмечтали о вече, что всех именитых изгонит! — Он резко оборвал речь, приказал: — Ко мне в темницу его доставь!
— А я мыслил…
— Ко мне! Дедята в застенке разом язык ему развяжет. Возмутителей надо давить, как мышей, что точат древо жизни. — Он приостановился, посмотрел испытующе на Незду: — Если что меж нас и было, сейчас не время розни… Не съединимся — они нас съедят… по рукам и ногам веревками… долбней оглушат да метнут с моста. Небось не хочешь?
— Выплывем, — самоуверенно усмехнулся Незда.
ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД КЛОКОЧЕТ
Слух о том, что Незда замыслил недоброе, взволновал город. Во всех концах его зазвонили сполошные колокола. Малые веча собирались всюду, даже по дворам. Новгородцы, вооруженные кто чем мог, сбегались на площадь.
Тимофей, услышав призывы колоколов, бросился к Неревскому концу, но нездовские стражники свалили его с ног, скрутили позади руки и, забив рот кляпом, куда-то потащили. Тащили недолго — повстречали владычных слуг, и те, перехватив Тимофея, поволокли его уже сами.